Флаг миноносца

Анненков Юлий Лазаревич

Пчела уселась на рукав комбата Сотника. Он поманил к себе наводчика Ефимова:

– Смотри, какое животное. С утра пораньше - на работу.

– Пчела, товарищ капитан. Глядите, ужалит!

– Никогда пчела первая тебя не тронет. Оса - другое дело, а пчела труженица!
– Сотник осторожно смахнул насекомое на ветку и пошел к командиру дивизиона.

Арсеньев собрал комбатов на северной окраине. Отсюда видны были дорога, овражек и широкий влажный луг. Арсеньев объявил командирам приказ генерала: "Любой ценой продержаться четыре часа - до девяти часов

утра". За это время из станицы должны были отойти артсклад, армейский госпиталь и части, направляющиеся на берег Кубани.

– Там создается прочная оборона, - пояснил Арсеньев.

"Опять - прочная оборона, - с досадой подумал Николаев.
– Сначала говорили о прочной обороне на Дону, теперь на Кубани. Какие еще реки есть впереди?"

Комбат Сотник думал о том же, но по-своему: "Всего четыре часа... Побыть бы подольше в этой станице. Что от нее останется через четыре часа?"

Пономарев - командир третьей батареи, стоявшей у самой дороги, прикидывал, сколько залпов потребуется на четыре часа, если танки появятся через часок. Впрочем, они могли появиться и быстрее.

Ни у кого из троих комбатов не было вопросов.

– Командир взвода ПВО - ПТО!

Сомин вскочил:

– Есть, товарищ капитан-лейтенант.

– Ваши орудия поставите рядом с третьей батареей. Окопаться. Подготовиться к стрельбе по танкам, но в случае появления авиации сосредоточить весь огонь на ней. Все.

Командиры подразделений разошлись. Сомин вошел во двор, где стояло его орудие. Бойцы ели абрикосы. Поужинать вчера не успели, а завтрака еще не было. Гуляев разогрел на своем камбузе вчерашний суп из овсянки, но Горич обнаружил, что суп прокис, и приказал вывернуть котел в канаву. Орденоносный кок только теперь закладывал новую порцию "шрапнели", сопровождая свои действия проклятиями по адресу военфельдшера.

С тех пор как Сомин стал командиром огневого взвода, у него появилось множество разных забот, неизвестных раньше. Даже мысли какие-то новые приходили в голову: "Скоро начнется бой. Люди голодные. На абрикосах далеко не уедешь. Достать хотя бы молока".

Сомин вошел в избу. Белкин и Лавриненко остановились у порога. В чисто прибранной горнице пахло мятой. Она была разложена пучками под половиками из сурового полотна. У стола без скатерти сидела тучная старуха. У нее на шее висел большой потемневший крест. Солнечный свет слабо пробивался сквозь занавески. На медных скобах кованого сундука с высокой выпуклой крышкой вздрагивал отблеск огонька лампады.

Сомин поздоровался, остановившись на пороге. Хозяйка встала, пошла навстречу, опираясь на палку:

– Времена, времена настали, - бормотала она, - спаси, господи, люди твоя...

– Нам бы молока, хозяюшка, - нерешительно попросил Сомин, - а мы вам...
– он задумался, что бы предложить старухе взамен.

– Ишь ты! Раненый... Болит рука-то?

– Не очень, хозяюшка. Значит, продадите молочка?

– Дам, болезный, отчего не дать. Денег не надо. Что деньги - тлен.

Она полезла в шкаф за посудой, но вдруг спохватилась:

– А ты не комсомол?

–

Комсомол, - сказал Сомин.

– Плохо, соколик, плохо. Знать, пришла тебе пора. Вот и ручку поувечило. Сказано в писании, - она перекрестилась, тяжело повернувшись к образам, - всю землю опутает проволока, и полетят птицы железные пить кровь из живых людей. Се есть света земного конец и спасутся праведные, а неправедные будут гореть в бегучем огне.

Сомин не стал вступать в антирелигиозный диспут и вышел.

– Правильно говорит старуха, - заметил Лавриненко.
– Разве не опутали всю землю разными проводами, и вот железные птицы - тоже.

– Надо было тебя к этой бабке командировать, - засмеялся Белкин.
– Ты у нас "преподобный", всю библию знаешь, как старшина роты Устав внутренней службы. А насчет огня, так это ж фрицы горят от наших "катюш".

Пророчество насчет железных птиц не замедлило осуществиться. Так и не попив молока, бойцы заняли места на орудии. Занятый отражением самолетов, Сомин не заметил, как прибыла машина разведки. Следом показались на дороге первые танки.

Бой развернулся, как обычно. Батареи стреляли по очереди. Танки несколько раз отходили и снова пытались прорваться.

В восемь часов пятьдесят минут в станице уже не было никаких частей, кроме дивизиона моряков и роты пехоты. Артсклад ушел. Должно быть, он уже приближался к Кубани. Но теперь в дивизионе не осталось и одного батарейного залпа, чтобы прикрыть свой отход. Пожалуй, в таком безвыходном положении Арсеньев еще не бывал.

Танки уже подходили к околице, стреляя на ходу из пушек и пулеметов.

– Снаряды все, - сказал Яновский.

Арсеньев кивнул:

– Знаю. Будем отбиваться гранатами. Уйти невозможно.

Яновский пожал ему руку:

– Пойду на третью батарею. Там труднее всего, - он быстро пошел по деревенской улице. Между двумя хатами стояли оба тридцатисемимиллиметровых автомата. Яновский услышал голос Сомина.

– По головному, бронебойным... Курс сорок пять. Дальность - десять. Скорость - двадцать...

"Как быстро меняются люди, - подумал Яновский, - спокойный голос, уверенность, а ведь знает, что вряд ли выберемся отсюда".

– Короткими... Огонь!
– выкрикнул Сомин. Он стоял, широко расставив ноги, у летней кирпичной кухоньки, какие бывают на Дону и Кубани в каждом дворе. У той же кухоньки, с другой стороны, стоял комбат Сотник.

"Ну, здесь обойдется и без меня", - решил Яновский. Он пошел к боевым машинам и, обернувшись, на ходу, крикнул:

– Правильно действуешь, младший лейтенант!

"Тут есть еще кто-то, кроме нас", - подумал Сомин, не принимая это обращение на свой счет.
– "Наверно, пехотинцы или бронебойщики. Это хорошо!" - Он не мог оторваться ни на миг от бинокля, чтобы обернуться.

– Скорость - больше десять. Огонь!

Яновский увидел, как завертелся на сбитой гусенице головной танк. "Молодцы! Но все равно - разве удержишь. Надо подрывать боевые машины. Второй раз в жизни приходится самим уничтожать технику. И какую!"