Флаг миноносца

Анненков Юлий Лазаревич

Оглушенный, он пролежал несколько минут, не понимая, жив он или нет. Уши заложило, глаза слезились. Сомин пошевелил руками, ногами, повертел головой и пошел, уже не падая и не пригибаясь.

Когда он добрался до холма и вошел в блиндаж, телефонист докладывал командиру полка:

– Прямое попадание в КП третьего дивизиона. Пономарев и все остальные убиты. Сорокин тяжело ранен.

– Не может быть!
– воскликнул Сомин.
– Я только что оттуда.

– Точно, - подтвердил телефонист.
– Передает командир батареи.

Арсеньев провел ладонью по

лбу. Все, кто был в блиндаже, встали. Несколько секунд продолжалось молчание, потом Арсеньев обратился к Будакову:

– Вам надо немедленно идти в третий дивизион. Там остались одни молодые комбаты. Разберитесь во всем и обеспечьте ведение огня. Через двадцать пять минут - полковой залп.

Будаков заторопился. Бумаги, которые он пытался собрать в папку, разлетались под его руками.

– Есть, товарищ капитан второго ранга! Разрешите только связаться с дивизией, получить новые цели.

– Разрешите мне пойти в дивизион!
– поднялся первый помощник начальника штаба - капитан Ермольченко.
– Подполковнику Будакову все равно придется возвращаться, а я смогу пока остаться на дивизионе, - он надел фуражку, сунул в карман портсигар и коробку спичек.

Яновский пристально посмотрел на капитана. В нем не было и тени рисовки. Подобно многим русским лицам, лицо донского казака Ермольченко говорило о присутствии татарской крови в каком-то отдаленном поколении его предков. Высокий, пожалуй, немного грузный для двадцати шести лет, Ермольченко производил впечатление человека, у которого смелость идет от сознания собственной силы. Сейчас он вовсе не считал, что совершает какой-то особо смелый поступок. Риск, конечно, был, но разве возможна война без риска? А, кроме того, ему гораздо больше нравилось служить в дивизионе, чем в штабе полка.

– Пусть идет, - сказал Яновский, - я тоже думаю, что начальник штаба здесь нужнее.

Арсеньев кивнул головой. Ермольченко вышел, а Яновский повернулся к Сомину:

– Вы чего ждете, Сомин? Ты его вызывал, Сергей Петрович?

– Я вызывал, - Будаков уже обрел свой невозмутимый вид.
– Надо перевести автоматические орудия в другое место.

Яновский посмотрел на Будакова, не скрывая возмущения:

– Для этого потребовалось вызывать человека во время артобстрела?

Будаков сделал вид, что не расслышал.

Из первого и второго дивизионов тоже сообщили о потерях, а день только начинался. В этот день дивизии генерала Поливанова так и не удалось продвинуться вперед. Понеся большие потери, наступавшие батальоны возвратились на исходные позиции.

3. ПОПУТЧИКИ

Вечером прощались с убитыми. Яновский пришел в третий дивизион вместе с Соминым. Трое офицеров и пять бойцов лежали рядом на траве, засыпанной комьями земли. Лица убитых в полутьме казались похожими одно на другое. Ермольченко, которого легко было даже сейчас отличить от моряков по его армейской фуражке, выстроил дивизион.

– Вы что-нибудь скажете?
– спросил он Яновского.

Яновский сказал всего два слова:

– Прощайте, товарищи.

Тела положили в кузов полуторки. Их решено было похоронить в лесу. Это

поручили Сомину, так как ночью его орудиям вряд ли придется действовать.

Двое живых - Писарчук и Куркин - сели рядом с мертвыми. Машина тронулась. Яновский выстрелил из пистолета, и третий дивизион из всех своих установок прицельным залпом по врагу салютовал памяти погибших.

Проехав через Крымскую, мимо разбитого консервного завода, выбрались на шоссе. В полнейшей темноте доехали до поворота на проселок к лесу, где оставались полковые тылы. Здесь машину Сомина остановил верховой с красным фонариком. Другой всадник подъехал к кабине. Его небольшая лошадь все время мотала головой. В стороне, у грузовика, стоящего на обочине, виднелись силуэты еще нескольких человек.

– Куда путь держишь?
– спросил верховой, наклоняясь к окну.

– В лес. Хоронить убитых, - угрюмо ответил Сомин.

– Из какой части?

– А сами вы из какой? Дайте дорогу!

Всадник наклонился еще ниже:

– Не узнаешь? А ну, взгляни!

В глаза Сомина ударил свет карманного фонаря. Потом желтое пятно скользнуло по шее лошади, вверх по шинели, задержалось на морщинистом, бритом лице немолодого уже человека и погасло. Этого человека, предпочитавшего свою лохматую лошадку автомобилю, действительно знали все. И как это Сомин сразу не узнал хрипловатый голос генерала Поливанова?

– Простите, товарищ генерал!
– Он выскочил из машины и доложил: Лейтенант Сомин из гвардейского полка моряков. Командира дивизиона везу, Пономарева, и еще семь человек офицеров и матросов, - потом добавил совсем тихо: - Обидно очень, товарищ генерал, вместе сидели, в одном окопе.

Поливанов заглянул в кузов:

– Знаю Пономарева. Верно говоришь, обидно. Еще немало здесь положим народу, а голубую ленточку прорвем! Прорвем, лейтенант?

– Прорвем, товарищ генерал!
– убежденно ответил Сомин.
– Обязаны прорвать.

Генерал тронул лошадь:

– Поезжай! На обратном пути захватишь вот этих медиков, - он указал на темные фигуры, стоящие на краю дороги, - машина у них отказала. До утра не починить.

К приезду Сомина в полковые тылы могила была уже вырыта, так как Яновский заблаговременно отдал приказание по радио Ропаку. В лесу под его командованием оставалось человек сорок - шоферы боепитания, слесари, бойцы, обслуживающие продсклад, зарядную станцию, камбуз.

Мертвенно-голубой свет падал узкими лучами из затемненных фар, освещая могилу и людей, выстроившихся рядом. На левом фланге стояла Людмила с карабином у ноги.

Сомин подал команду. Прогремели прощальные залпы. Комья земли застучали по крышкам снарядных ящиков. Под этот стук Ропак сказал слесарю из летучки:

– Зайдешь утром. Я дам чертежик. Надо вырезать из гильзы большой якорь со звездой.

Попрощавшись с Ропаком, Сомин устало опустился на сиденье машины. К дверке кабины подошла Людмила.

– Как там?
– спросила она.

– Сама видишь - трудно, открытая местность.

– А я здесь сижу, как крольчиха, когда люди воюют! Возьми меня, Володька...