Формула-1. История главной автогонки мира и её руководителя Берни Экклстоуна
Шрифт:
— «Феррари» остаётся в правовом поле, — объявил команде Монтеземоло. — Нам нужно соревноваться. Я не хочу закулисных сделок с «тройкой».
На встрече, к удивлению Денниса, представители других команд во главе с Монтеземоло согласились на предложение Экклстоуна, которое должно было вступить в силу с января 1997 года. Босс «Макларена» признал своё поражение, однако подписать договор всё равно отказался. Экклстоун встал и с бесстрастным лицом вышел из зала.
— Он вообще ничему никогда не радуется, — заметил Джон Хоган.
Впоследствии Монтеземоло объяснял: «Я пошёл на сделку с Берни, поскольку он дал мне то, что нужно. Он отлично умеет стравливать „Феррари“ с „Маклареном“. Если надо поднять команды на борьбу друг с другом, то тут он просто чемпион мира. Но Берни действует на благо „Феррари“».
Вернувшись в Маранелло, Монтеземоло позвонил Экклстоуну и предупредил:
—
Однако итальянец сомневался, понял ли его слова Экклстоун. Монтеземоло совершенно справедливо полагал, что того интересует одно — добиться максимально выгодных условий. Экклстоуна же абсолютно не волновали переживания главы «Феррари», как, впрочем, и чьи-либо ещё.
— Лука меня предал, — жаловался Деннис. — Меня усадили на коня и сказали: «В атаку. Мы с тобой». Я вылетел на вершину холма — а рядом-то никого и нет!
В отличие от Монтеземоло, Деннис пытался защищать интересы всех команд, утешая себя тем, что «бьётся за свою жизнь». Даже Экклстоун забеспокоился. В «Формуле-1» крутились совершенно немыслимые деньги. Механикам платили 150 тысяч фунтов в год, и это не считая различных бонусов; конструктор Эдриан Ньюи перешёл в «Макларен» и стал получать 2 миллиона фунтов в год; Фрэнк Уильямс и Деннис летали на собственных самолётах и имели на банковских счетах по 50 миллионов с лишним; если в 1981 году автодромы платили за одну гонку 500 тысяч фунтов, то теперь — 10 миллионов. И всё это благодаря Экклстоуну — а Деннис говорит, что он «жадничает»! Так или иначе, его стойкость выбила Денниса из колеи. Через месяц члены «тройки» сдались и неохотно подписали «Договор согласия». К их ужасу, остальные команды собрались в сентябре в Маранелло и отказались в течение года выплачивать «тройке» новые, повышенные суммы. Им было позволено участвовать в гонках — но на старых условиях. Все трое пришли в ярость.
— Бунт на корабле, — усмехнулся Экклстоун, которого эта ссора совершенно не волновала. — Проблема в том, что мы разбогатели. Когда денег нет, все одна семья, а едва они появляются, каждый член семьи думает: «Мне досталось слишком мало». Я долгие годы помогал неблагополучным командам, но это как спасать утопающего. Бросишь ему спасательный круг, вытащишь на берег, а он и говорит: «Вот дурак, ты меня своим кругом по голове стукнул!»
За день до встречи команд в Италии Кристиан Парслоу приступил к работе в крупнейшем банке мира «Саломон бразерс». Парслоу, которому исполнился тридцать один год, очень гордился тем, что ему предложили высокую зарплату и поручили заниматься СМИ. Едва появившись на рабочем месте, он услышал:
— Позвони Берни Экклстоуну. Наш источник в Австралии сообщил, что он подумывает о размещении акций «Формулы-1».
В сентябре Парслоу три раза встречался с Экклстоуном и всегда возвращался в полном изумлении. Банкир понял: «Формула-1» — это настоящая машина по деланию денег, однако у неё нет никаких разумных механизмов работы с инвесторами. Всюду царила полнейшая неопределённость. Привычная для любой корпорации организационная структура — президент, а под ним ветвящееся древо с разделением зон ответственности — в «Формуле-1» имела вид круга, в центре которого восседал шестидесятишестилетний Экклстоун со своим неизменным портфелем. Он контролировал абсолютно всё. У предприятия не было физических активов — ни земли, ни единой постройки, только пара машин. Финансовая мощь Экклстоуна зиждилась на его способности уравновешивать интересы разных фракций, а также на конфиденциальных договорах, заключённых с иностранцами на английском языке. Сам Берни уверял: «С тем, кто не понимает по-английски, нечего иметь дело». Круглые сутки он силой и хитростью убеждал команды выполнять «Договор согласия», который истекал в 2007 году, — впрочем, тут тоже обнаружилась проблема. Через десять лет всё исчезнет — останется лишь Экклстоун и его уникальная способность собирать осколки воедино. Сам Берни отлично понимал (хотя и не признавал) одно очень важное обстоятельство: он наживался на бурном росте своего предприятия, пользуясь неразберихой с правами на «Формулу-1», которых не покупал и с юридической точки зрения не имел. Парслоу беспокоился: какой инвестор захочет с этим связываться? С другой стороны, он утешал себя мыслью: этот человек нашёл золотое дно, а весь мир и не подозревает.
Парслоу считал Экклстоуна обычным агентом — хотя тот и не работал, как Маккормак, за 10%. Берни жил в мире славы и скорби, он был суперагентом, которому ежегодно причиталось 70% от прибыли в 330 миллионов долларов. При этом, в отличие от бизнесменов любой другой отрасли, он мог точно спрогнозировать
— Дело стоящее! — восторженно объявил Парслоу. — Можно выручить от полутора до трёх миллиардов.
Парслоу составил подробный реестр империи Экклстоуна. Различные связи и контракты обеспечивали тому контроль над компаниями, которые занимались продажей телевизионной картинки с гонок и перевозками оборудования «Формулы-1» по всему миру. Он был посредником между командами и их спонсорами, получал процент с рекламного предприятия Макнелли, а также до 35 миллионов долларов с каждого автодрома. Позднее это стали называть «интеллектуальной собственностью», которая стоила очень дорого, но тогда, в 1996 году, бизнес без серьёзных активов выглядел крайне подозрительно.
Экклстоун делал вид, что очень хочет провести эмиссию, хотя в действительности его побудило к этому состояние здоровья. У него повысился уровень холестерина, и ангиограмма выявила склеротические явления в сосудах. Стентирование не помогло — оставалось коронарное шунтирование. Операцию можно было отложить, но в любом случае риск был нешуточный.
Понимая, что может умереть, Экклстоун решил обсудить с юристом своё завещание. Он с удивлением узнал, что, хотя Славица живёт в Великобритании уже более семи лет, в случае его смерти она не сможет просто получить наследство, поскольку не подала документы на оформление постоянного места жительства. По закону его имущество распродадут, чтобы уплатить 40%-ный налог на наследство. Катастрофы можно избежать, если передать все средства в управление оффшорной трастовой компании, которая будет оформлена на жену, а потом протянуть ещё семь лет. У Экклстоуна не было в Лондоне знакомых налоговых консультантов, а незнакомым он не доверял и поэтому обратился к швейцарскому юристу Люку Аргану — тот раньше вёл дела Йохена Риндта. Арган посоветовал ему проконсультироваться со Стивеном Маллинсом — специалистом по налогообложению, у которого в Лондоне была небольшая юридическая фирма.
Маллинс сразу понял, что знакомство с Экклстоуном — это крутой поворот в карьере. Ловкий юрист быстро завоевал доверие дельца, не особенно смыслившего в финансах, налогообложении и трастах. Маллинс рекомендовал Экклстоуну не просто передать «Формулу-1» в доверительную собственность трастовым компаниям, а ещё и зарегистрировать их в оффшоре — тогда его близким не придётся платить британских налогов. Чтобы избежать претензий со стороны Управления налоговых сборов, требовалось выполнить ряд формальностей, которыми займутся бухгалтеры и юристы. Самое главное, подчеркнул Маллинс, — Экклстоун отныне не сможет управлять своими активами. Если он нарушит это правило и попытается вмешаться в деятельность Аргана и своей жены, которые станут его доверенными лицами, то Управление налоговых сборов признает всю операцию недействительной и потребует уплатить налоги. Экклстоун не хотел рисковать и решил последовать совету Маллинса. В феврале 1996 года он передал компании «ФОКА администрейшн лимитед» и «Формула-уан администрейшн» (ФОА) в доверительное управление фирме «Петара лимитед», зарегистрированной на острове Джерси на имя Славицы.
Чувствуя доверие Экклстоуна, Маллинс объяснил, что Славица с дочерьми получит после смерти всё его состояние лишь в одном случае — если он продаст «Формулу-1». А лучший способ продать, по мнению Маллинса, это выпустить акции. Экклстоун сомневался, однако слухи дошли до Парслоу. Тот поражался, насколько Экклстоун озабочен преемственностью.
— Я не желаю, чтобы команды бились, словно римские гладиаторы, — говорил он, очевидно, насмотревшись голливудских фильмов.
Акционирование должно было прекратить любые споры. Парслоу, разумеется, не знал о безрадостных прогнозах врачей и состоянии здоровья Экклстоуна.
— Когда я слягу, не хочу никакой грызни, — добавил он. — Стервятники мигом слетятся, а я должен позаботиться о своей семье.
Парслоу понимающе кивнул, хотя понимал: туманные намёки Экклстоуна на месть и чью-то гибель создают впечатление, будто ему есть что скрывать, а инвесторам это не понравится. Размышлял он и над требованиями, которые предстояло выполнить, прежде чем выпускать акции «Формула-уан холдингс» (ФОХ). Нужно было подготовить массу документов и отчётов, подтверждающих, что речь идёт о здоровом и прибыльном предприятии. Уважаемые юристы и бухгалтеры из Сити захотят убедиться в наличии инфраструктуры для инвестиций (а её-то и не было). Несколько юристов в офисе на Принсес-Гейт занимались договорами, а аудитором у Экклстоуна был не кто-нибудь из светил Сити, а добряк Брайан Шеферд — он, как и Экклстоун, вырос на южных окраинах Лондона и к тому же коллекционировал фарфоровых сов.