Формула любви (Повести и пьесы для театра и кино)
Шрифт:
— Что это значит? — изумился Феофил.
— Это судебная тайна, — быстро пояснил Рамкопф. — Сугубо между нами. Все заранее срепетировано. Мы положили сырой порох.
— Зачем?
— Не убийцы же мы, в самом деле… Барон пролетит не больше двух саженей и шлепнется на землю. Таким образом, мы спасем его! Смотрите, это герцог! Можно начинать!
В крепости появился герцог со свитой и, приветствуемый бургомистром и всеми присутствующими, проследовал в отведенную для него ложу.
— Все идет по плану,
— Господи, прости всех нас и благослови, — пастор осенил себя крестным знамением.
— Господа! Прошу занять места и соблюдать полное спокойствие! — судья занял место в судейской ложе. Его встретили вежливыми аплодисментами.
Рамкопф сделал ответственный кивок головой. Дирижер взмахнул палочкой. Зазвучала торжественная и плавная увертюра.
— Выпускайте фрау Марту, — тихо шепнул Рамкопф судебному секретарю.
Секретарь быстро переместился вдоль огражденного пространства.
Из крепостных ворот медленно и скорбно явилась Марта.
Некоторые зрители приставили к глазам лорнеты и бинокли.
Герцог удовлетворенно кивнул, откинувшись на спинку кресла.
— Хорошо, — заметил он склонившимся советникам. — Розовое платье на сером фоне. Смотрится. Талия немного завышена, но в целом неплохо.
— Здравствуйте, фрау Марта, — торжественно произнес Рамкопф. — Вы принесли ходатайство о помиловании?
— Принесла, — Марта протянула бумагу.
— Зачитайте! — зазывно и бодро предложил Рамкопф. Дирижер эффектным жестом добился задушевного пианиссимо.
Герцог удовлетворенно переглянулся с советниками и кивком головы одобрил бургомистра.
Из-за дальней колонны выглянул Мюнхгаузен, готовясь к выходу в сопровождении эскорта гвардейцев.
— …И я, Марта Миллер, прошу вас помиловать моего ненормального мужа, — отрешенно закончила Марта. — Ваше величество, я припадаю к вашим стопам. Сего тысяча семьсот семьдесят девятого года, мая тридцать… тридцать… — Она перевела взгляд на Рамкопфа и шепотом попросила: — Разрешите хоть поставить другой день.
— Ни в коем случае, — затряс головой Рамкопф.
— Тридцать второго мая! — объявила Марта. Раздались дружные аплодисменты.
Рамкопф подал Марте руку и отвел ее за руку.
— Фрау Марта, бесподобно, — тихо шепнул он.
— Но вы обещаете, что с ним ничего не случится? — быстро спросила Марта.
Рамкопф с укоризной развел руками.
— Я же объяснил. Сырой порох. Он вывалится из ствола и шлепнется здесь же при всех под общий хохот.
Они обернулись на барабанную дробь. Мюнхгаузен уже стоял перед судейской ложей без камзола, в белой рубашке, со связанными руками.
— Подсудимый, — торжественно зачитывал судья, — объявляю вам решение ганноверского
— Нет, я согласен, — твердо сказал Мюнхгаузен. К нему приблизился пастор:
— Не хотите исповедаться?
— Нет! Я это делал всю жизнь, но мне никто не верил. Рамкопф взглянул в свои записи и не нашел этой реплики.
— Прошу вас, облегчите свою душу, — громко и торжественно предложил пастор.
— Это случилось само собой, пастор! — Мюнхгаузен медленно оглядел собравшихся. — У меня был друг — он меня предал, у меня была любимая — она отреклась. Я улетаю налегке…
— А вот это уже зря, — недовольно поморщился герцог. — Это, по-моему, лишнее. Ни к чему… Грубо.
— Да, да, — поспешно кивнул бургомистр, — я просил этого не говорить. Но с ним договориться невозможно…
— Зачем ты согласилась играть эту комедию, Марта? — грустно спросил Мюнхгаузен.
Дирижер, искусно варьируя нюансами оркестрового звучания, попытался слиться с произносимым текстом.
— Я это сделала ради нашей любви, — тихо произнесла Марта, приблизившись к Мюнхгаузену.
— Я перестал в нее верить, — печально улыбнулся он и посмотрел вокруг. — Помнишь, когда мы были у Архимеда, он сказал: «Любовь — это теорема, которую надо каждый день доказывать»!
— А почему не слышно? Я не понимаю, о чем они там говорят? — Герцог с недовольным видом обернулся к бургомистру.
Бургомистр заглянул в листочек.
— Подсудимый благодарит городские власти и одновременно как бы шутит со своей возлюбленной.
— Хорошо, — кивнул герцог. — Особенно жабо и передняя выточка. Ему очень к лицу.
Мюнхгаузен подошел к пушке и обернулся:
— Скажи мне что-нибудь на прощанье! Марта попятилась от него:
— Что?
— Подумай. Всегда найдется что-то важное для такой минуты…
— Я буду ждать тебя. — Она говорила с трудом и продолжала отступать. Губы ее пересохли. Дыхание участилось. Рамкопф с беспокойством вглядывался в ее лицо.
— Нет-нет, не то… — Мюнхгаузен в отчаянии ударил кулаком по стволу пушки.
— Я очень люблю тебя! — Марта отошла в противоположный конец огражденного пространства.
Дирижер с удивлением обернулся. Оркестр прекратил играть.
— Карл… я…
Рамкопф делал ей отчаянные знаки.
— Не то! — гневно крикнул Мюнхгаузен.
— Я… — Марта попыталась что-то сказать и вдруг закричала что есть силы: — Карл! Они положили сырой порох!
Наступила мертвая тишина.
И вдруг трое музыкантов, отделившись от свободного оркестра, заиграли наивную тему их старого шутливо-томного танца.