Формула любви (Повести и пьесы для театра и кино)
Шрифт:
— Никак нельзя задержаться? — спросила жена Гриневского.
— Увы! Меня ждут Варшава и Париж… Калиостро нужен всюду.
Граф оглянулся на слугу, как бы в подтверждение своих слов, и Маргадон авторитетно кивнул.
— А как же папенька? — тихо спросила Мария и умоляюще посмотрела на Калиостро.
— Не знаю, — вздохнул тот. — Есть один план, но, боюсь, он будет неверно истолкован… Со мной может поехать кто-то из близких больного. Таким образом, я смогу осуществлять лечение опосредованно… Через родного человека.
Жена Гриневского
— Да кто ж у нас есть? Я да… Машенька…
— Ну уж нет! Как можно? — заволновался Гриневский. — Молодая девушка… Одна… В мужском обществе… Никогда!
— Я знал, что буду неверно понят, — сухо сказал Калиостро. — В благородство человеческое уже давно никто не верит! А жаль!
Он взял шляпу и решительно направился к дверям.
— Мария побежала за ним:
— Граф! Господин Калиостро… Подождите! Он не слушал ее, быстро шел коридором. Она догнала его у дверей.
— Подождите!.. Я согласна.
Калиостро обернулся, внимательно посмотрел девушке в глаза.
— А вдруг я лгу? — неожиданно сказал он. — Вдруг я влюблен в вас и мечтаю похитить? А? Что тогда?!
Мария отшатнулась.
— Полно шутить, — тихо сказала она. — Когда любят, тогда видно…
— Что видно?
— Не знаю… Это словами не прояснишь…
— И все-таки? Что? — Калиостро пристально смотрел в глаза девушке. — Что?
Взгляд Марии потеплел, она улыбнулась:
— Неужто ни разу и не чувствовали? Калиостро вздрогнул, потупил глаза…
Стоявший сзади Маргадон деловито достал книжечку, вынул грифель и что-то записал…
Где-то в глуши, в Смоленском уезде, среди холмистых полей, покрытых полосками хлебов и березовыми лесками, стояла старинная усадьба под названием Белый Ключ.
Центром усадьбы был большой каменный дом с колоннами, выходивший к реке и запущенному старому парку. На аллеях парка стояли выцветшие скамейки да несколько пожелтевших и основательно засиженных голубями скульптур в греческом стиле, что свидетельствовало о вкусах его прежних хозяев.
Теперь хозяевами имения были старенькая помещица Фе-досья Ивановна Федяшева и ее племянник Алексей Федяшев — молодой человек с печальными глазами. Печаль его происходила от мечтательности нрава и склонности к ипохондрии, распространенной среди молодых образованных людей того времени.
Дни свои он проводил в чтении книг и абстрактных рассуждениях. Вот и сейчас, сидя в гостиной с книгой, он вслух прочитал четверостишие:
…Из стран Рождения река По царству Жизни протекает, Играет бегом челнока И в Вечность исчезает…— Каково сказано? — Алексей посмотрел на Федосью Ивановну, сидевшую напротив и с аппетитом уплетавшую лапшу.
— И то верно, — сказала тетушка. — Сходил бы на речку, искупался… Иль окуньков бы половил.
— Вы
— Думала, ухи хочешь, — сказала Федосья Ивановна. — Ну нет, так нет… И лапша хороша!
— Ох, тетушка! — вздохнул Федяшев. — Мы с вами вроде по-русски говорим, да на разных языках. Я вам про что толкую? Про СМЫСЛ БЫТИЯ! Для чего живет человек на земле? Скажите!
— Да как же так сразу? — смутилась Федосья Ивановна. — И потом — где живет?… Ежели у нас, в Смоленской губернии, это одно… А ежели в Тамбовской — другое…
— Нет! Сие невыносимо! — воскликнул Федяшев, встал и начал расхаживать по комнате.
— Жениться тебе пора! — вздохнула Федосья Ивановна. — Не век же в самом деле на меня, гриба старого, смотреть. Так ведь с тобой что-нибудь скверное сделается.
— Жениться? — Федяшев удивленно посмотрел на тетушку. — Зачем? Да и на ком прикажете?
— Да вот хоть у соседей Свиньиных — три дочери, все отменные… Сашенька, Машенька, Дашенька… Ну чем не хороши?
— Ах, тетушка. Для того ли я оставил свет, убежал из столицы, чтоб погрязнуть в болоте житейском?… Ну женюсь, и что будет? Стану целыми днями ходить в халате да играть в карты с гостями… — Федяшева даже передернуло. — А жена моя, особа, которая должна служить идеалом любви, будет, гремя ключами, бегать в амбар. А то и… совсем страшно… закажет при мне лапшу и начнет ее кушать?
— Зачем же она непременно лапшу станет кушать, Алексей? — чуть не подавилась тетушка. — Да хоть бы и лапшу… Ну, что тут плохого?
— Нет, миль пардон, Федосья Ивановна! Не об этом я грежу в часы уединения…
— Знаю, о ком ты грезишь! — сказала Федосья Ивановна и обиженно поджала губы. — Срам один! Перед людьми стыдно…
— Это вы… о ком? — настороженно спросил Федяшев.
— О ком! О БАБЕ КАМЕННОЙ, вот о ком!.. Тьфу! — тетушка даже сплюнула. — Уж вся дворня смеется!
— О Боже! — в отчаянии воскликнул Федяшев, и его лицо исказила гримаса страдания. — За мной шпионят? Какая низость… — он схватил шляпу и стремглав выбежал…
В деревенском пруду старый кузнец Степан вместе с дворовой девкой Фимкой ловили сетью карасей. Завидев молодого барина, оставили на время свое занятие, склонились в поклоне.
Федяшев, не обратив на них внимания, быстро прошел мимо.
— Опять с барином ипохондрия сделалась, — сказала Фим-ка, с сожалением глядя в сторону промчавшегося Федяшева.
— Пора, — сказал Степан. — Ипохондрия всегда на закате делается.
— Отчего же на закате, Степан Степанович?