Фрагменты студенческой биографии
Шрифт:
– Давай! – с радостью ухватился за протянутую ему соломинку Виктор, но тотчас же вновь приуныл: наполнять-то рюмки, судя по всему, предстояло ему, как мужчине, а разве можно сделать это, не уронив своего достоинства, когда у тебя руки дрожат и пальцы почти не гнутся?
– Нет, – замотал он головой. – Не хочется что-то...
– Предпочитаешь растительное масло? – улыбнулась Оля. – Не обижайся. Я пошутила.
«Будь что будет! – подумал Виктор. – Попробую разлить! Может, получится... Расплещу, конечно, основательно, но... зато, если выпью рюмку-другую, смелее стану!»
Оторвав,
– Ничего страшного! – поспешила заверить его Оля. – Главное, что рубашку не испачкал.
Она протянула ему салфетку и, пока Виктор, едва не плача от досады, старательно очищал ладонь от варенья, разлила по рюмкам коньяк.
– Может, всё-таки составишь мне компанию? – улыбнулась она.
Виктор кивнул и стремительно, как умирающий от жажды, осушил свою рюмку. Оля тотчас же снова её наполнила.
– Я не успела с тобой чокнуться, – объяснила она с лёгкой укоризной в голосе.
И подняла рюмку.
Виктор испуганно отшатнулся: ему представилось вдруг, как он, не справившись с дрожью в руке, проливает коньяк на шелковый халатик, и зрелище это, даже наблюдаемое мысленным взором, повергло его в ужас.
– Спасибо, но... мне больше не хочется, – сказал он. – Кроме того... мне, кажется, уже пора...
– Как?.. Уже? – удивилась Оля. – Но ты ведь даже не сказал ещё, зачем приходил...
– Разве не сказал?
«Сейчас – или никогда!» – отчеканил металлический.
«Никогда!» – взмолился писклявый.
«Трус! Слюнтяй! Телятина!!»
«Ну и пусть!»
«Стыдно же!»
«Переживём!.. Главное, молчи, Витёк, а то – страшно очень!»
«Брррр!» – неожиданно прервал их третий голос – настолько громкий, что его услышала даже Оля.
Виктор вздрогнул всем телом.
Это был голос его внутренностей, щедро орошенных растительным маслом. Очень настойчивый голос...
– Мне нужно бежать! – заторопился Виктор. – Не знаю... как-то из головы вылетело... У меня очень важная встреча!
– Понимаю, – вздохнула Оля. – Но, может быть, ты всё-таки скажешь, зачем приходил?
– Да... Конечно... – Виктор был уже в прихожей; краснея под пристальным взглядом Оли, он поспешно натягивал туфли. – Я, понимаешь... хотел попросить у тебя... контрольную по психологии – списать.
«Ах ты, сукин сын! И тебе не стыдно?»
«Стыдно! Но что же делать?»
«Сказать правду!»
«Боюсь!»
«Боишься?.. Господи Боже мой, чего ты боишься?! Показаться смешным? Но ты ведь целый час только тем и занимался, что смешил её! Поверь, Витёк, смешнее уже не будет!»
«Всё равно не могу!»
«Решайся! Решайся, пока не поздно!»
«Уже поздно!»
«Нет!»
«Да!»
«А я говорю: нет!!»
«Брррр! Брррр! Брррр!»
– Сейчас принесу, – сказала Оля и ушла в свою комнату.
Вернувшись, она вручила Виктору тетрадку и с застенчивой улыбкой произнесла – почему-то шепотом:
– Надеюсь, почерк разберёшь?..
Виктор открыл рот, собираясь сказать в ответ: «Постараюсь», – а также: «Большое спасибо», – и, может быть, что-нибудь ещё, –
– Бррррррр!! – воззвал он в отчаянии, и Виктор выскочил за дверь.
...Выбегая из подъезда, он едва не налетел на дворника, который сидел на ступеньке крыльца и, кипя от возмущения, рассказывал стоявшим поблизости мужикам:
– Представляете, до чего эти новые, блин, русские оборзели! То сосиски, почти свежие, выбросят, то магнитофон или телевизор, почти не испорченный, то шмотку какую-нибудь, вполне ещё приличную... А сегодня, вот, выкатываю я, значит, контейнер, и вижу (хотите верьте, не хотите – не надо) на самом верху лежит коробка конфет! Полная! Запечатанная даже! А под ней – роза, огромная такая, свеженькая, словно только что с кустика, и в обёртке недешевой! Представляете?..
– С жиру бесятся, сволочи, – проворчал один из мужиков.
Другой полюбопытствовал:
– И куда ты, Михалыч, конфетки эти вместе с розой пристроил?
– Как – куда? – удивился дворник. – Розу жене подарил, конфеты – дочурке.
«Вот и хорошо. Не зря покупал», – подумал Виктор и помчался домой.
...Дома он первым делом запинал ногами обувной ящик, потом, глухо рыча, одной рукой нокаутировал подвесную полочку с телефоном, другой несколько раз ощутимо съездил по собственной физиономии – и в глубочайшем унынии поплёлся на кухню пить портвейн. Выпив полбутылки и накурившись до тошноты, он перекочевал в свою комнату, подошёл к зеркалу и гневно сверкнул на себя глазами.
– Слушай меня внимательно, Витёк! И не смей, сукин сын, отворачиваться! В глаза мне смотри, тряпка! Понял?.. Так вот. Или ты завтра же – завтра же, слышишь? – объяснишься ей, наконец, в любви, слюнтяй малодушный, или послезавтра я вышвырну тебя в окно!
Лицо в зеркале дрогнуло, приобрело скорбное выражение, отвело глаза и жалобно шмыгнуло носом.
– В окно... – вздохнул Виктор и опустился на стул.
Рядом, на столе, лежала Олина тетрадка.
Бережно, как нечто хрупкое и невероятно ценное, Виктор взял её в руки и раскрыл наугад...
Что такое?
Чистые листы, никакой контрольной – ни по психологии, ни по чему-либо ещё...
Лишь на первой странице – размашистая, наспех выведенная надпись:
«Ты мне тоже очень нравишься, Витя! Уже давно.
Если хочешь, давай завтра, после занятий, сходим вместе куда-нибудь.
Оля».
ГРИБНИКИ
На последний и самый страшный экзамен литфак не осмелился прийти с пустыми руками. Шедшая впереди всех староста Светка осторожно несла в руке пакет с коробкой дорогих трюфелей, пачкой очень дорогих сигар, бутылкой жутко дорогого коньяка и не дорогим, но довольно изящным сувениром.