Французская революция: история и мифы
Шрифт:
Столь же слабо "партия" Робеспьера была осведомлена о нуждах крестьян. Так, когда на заседании Якобинского клуба депутаты Дюкенуа и Изоре предложили обратиться к Конвенту с просьбой законодательным путем установить практику продажи национализированных земель малыми участками, что облегчило бы покупку земли крестьянам, Кутон начал убеждать собравшихся, что все необходимые акты Конвент давно уже принял. Любопытно, что своим выступлением он не только продемонстрировал незнание истинного положения дел в деревне, но и, что для юриста особенно непростительно, свою полную неосведомленность относительно аграрного законодательства Конвента [710] . Так, он сообщил, что якобы существует закон, разрешающий брать национализированные земли эмигрантов в аренду [711] , между тем соответствующее положение декрета от 3 июня 1793 г. было отменено ещё 13 сентября! Отрыв от реальности превращал все его рассуждения о перспективе ликвидации нищеты в демагогию.
710
См.: Лефевр Ж. Аграрный вопрос в эпоху террора. Л., 1936. С. 69-70.
711
Jacobins. Т. 6. Р. 88 [С. 228-229].
И
712
АР. Т. 67. Р. 544 [С. 60].
713
M`ege F. Op. cit. P. 591 [С. 131].
Еще более последовательным в данном вопросе был сам Робеспьер. 16 жерминаля (5 апреля 1794 г.) в самый разгар репрессий против дантонистской оппозиции Кутон предложил депутатам Конвента отчитаться о моральной стороне своей деятельности и об имущественном положении [714] . Судя по всему, это выступление экспромтом диктовалось, прежде всего, эмоциями и не было согласовано с другими "триумвирами". В тот же день Робеспьер, не вступая, правда, в прямую полемику с Кутоном, а потому даже не упомянув его имени, высказался в Якобинском клубе против контроля за имущественным состоянием членов Конвента: "Патриоты чисты; если же судьба наделила их дарами, которые добродетель презирает, а жадность уважает, они и не думают скрывать их, они имеют сильное желание использовать их благородным образом" [715] . Кутону ничего не оставалось, как на следующий день фактически дезавуировать сделанное им ранее предложение [716] . Если учесть, что лично у Робеспьера не было оснований бояться такого отчета, то нельзя не признать, что лишь весьма принципиальные соображения могли побудить его публично продемонстрировать (пусть даже в косвенной форме) разногласие с ближайшим сподвижником в момент острейшего политического кризиса! И действительно, речь шла об одной из фундаментальных основ идеологии робеспьеризма: моральные качества человека несравнимо важнее его материального положения и социальной принадлежности.
714
АР. T. 88. P. 191 [С. 214-215].
715
Робеспьер М. Указ. соч. С. 157.
716
АР. Т. 88. Р. 241 [С. 216-217].
Однако, хотя робеспьеристы и не считали себя противниками торговцев и промышленников, ригористические требования их "вселенской" морали противоречили духу предпринимательской деятельности и, будучи удовлетворены, лишили бы её всякого смысла. Напомню, что к числу главнейших нравственных ценностей робеспьеристы относили умеренность, доходящую до аскетизма. Соответственно богатство, допускаемое ими как социально-экономическая данность, с этической точки зрения квалифицировалось как источник искушений. Само по себе богатство и не зло и не добро – всё зависит от того, как им распорядиться. "Истинный патриот", конечно же, его "использует благородным образом". Что это означает, Кутон и попытался продемонстрировать "богатым эгоистам" Пюи-де-Дома при помощи чрезвычайного налога. Приобретя состояние, "патриот" должен без жалости потратить его на общественные нужды. "Мы презираем ничтожное богатство, мы создаем счастье народа", – заявлял Кутон [717] . Человека, находившего иное применение своему достоянию, робеспьеристы воспринимали как нравственно испорченного, а значит, потенциального контрреволюционера. Поэтому, не имея в принципе ничего против крупных собственников, они всё же с нескрываемым подозрением относились к этим людям, гораздо более других "искушаемых" пороком алчности. Весьма красноречив нарисованный Кутоном собирательный образ врага революции – Англичанина, который, "запершись в своём банке, занимается корыстными расчетами" [718] . Оратор полагал, что это занятие должно усилить отвращение слушателей к нравственному облику подобного человека.
717
Ibid. Р. 333 [С. 217].
718
Ibid.
Таким образом, хотя врата в сияющее "Царство добродетели" перед торговцами, промышленниками и другими представителями "средних классов" оставались открытыми, у порога им предстояло оставить стремление к прибыли и накоплению или, иными словами, то, без чего предпринимательская активность утрачивала стимулы и смысл. Для данной социальной группы такая перспектива была неприемлемой, следовательно, робеспьеристская идеология не могла отвечать и её интересам.
Впрочем, нет ничего удивительного, что этическая утопия робеспьеристов противоречила реальным потребностям всех слоев французского общества. Набор добродетелей, которым сторонники Неподкупного хотели одарить свой народ являлся исключительно плодом философской абстракции. В XVIII в. мыслители Просвещения, не жалевшие сил для подрыва христианского мировоззрения, проявляли повышенный интерес к дохристианским временам, идеализируя и превознося античность. Особое восхищение вызывали готовность античных героев к самопожертвованию ради государства, их аскетизм, мужество, способность к преданной дружбе и т.д. При этом поклонники спартанской и древнеримской добродетели оставляли без внимания то, что подобные достоинства живших в древности людей были неразрывно связаны с качествами, вызывавшими в век Разума лишь ужас и отвращение: жестокость, вероломство и т.д. А ведь именно совокупность всех этих черт составляла основу личности человека далекой эпохи государств-полисов, безвозвратно канувшего в историю вместе со своим временем. Итальянский философ Дж. Вико ещё в первой трети XVIII в. писал об этом так: "Героя в нашем смысле слова (подобного античному – А.Ч.) угнетенные народы жаждут, философы, поэты воображают, но гражданская
719
Вико Дж. Основания новой науки об общей природе наций. М., 1940. С. 295.
Однако к словам Вико тогда мало кто прислушивался. Властителями дум в XVIII в. были другие авторы, рисовавшие идеализированный образ античного героя, наделяя его лишь теми качествами, которые, по их мнению, заслуживали подражания. Одним из наиболее видных апологетов античной добродетели был Руссо. Он считал, что граждане Спарты и Рима в несравненно большей степени понимали ценность "естественной" морали, нежели его развращенные современники. Так же чисто умозрительно был создан этический идеал робеспьеристов. Древнеримская и древнегреческая история являлась для них постоянным источником вдохновения в их усилиях построить нравственно совершенное общество. "Но не счастье Персеполиса предлагаем мы вам, это счастье растлителей человечества; мы предлагаем вам счастье Спарты и Афин в их лучшие времена, мы предлагаем вам счастье добродетели и скромного достатка..." – восклицал Сен-Жюст [720] . К авторитету спартанского законодателя Ликурга апеллировал и "Аристид" Кутон [721] . Именно псевдоантичный этический идеал был тем прокрустовым ложем, в которое пришедшие к власти утописты хотели загнать социальную реальность Франции XVIII в. Для этого использовались разные средства.
720
Сен-Жюст Л.А. Речи. Трактаты. СПб., 1995. С. 126.
721
АР. Т. 91. Р. 107 [С. 254-255].
Расправившись с ультралевой и дантонистской оппозициями, робеспьеристы активизировали свою преобразовательную деятельность. В мае 1794 г. они развернули широкую кампанию по насаждению гражданского культа Верховного существа. Атеизм был окончательно приравнен к преступлению. Может показаться, что таким образом "партия" Неподкупного отреклась от провозглашавшейся ею ранее веротерпимости. Но это не так. Она лишь последовательно осуществляла парадоксальную концепцию веротерпимости Руссо, согласно которой в истинно свободном государстве человек не должен быть преследуем за взгляды в отношении религии. Однако атеист всё же подлежит наказанию, но не за убеждения, а за то, что, не признавая гражданский культ, оказывается плохим гражданином своей страны. И для Кутона, и для Робеспьера атеизм того или иного лица означал нежелание руководствоваться нормами "естественной" нравственности, что в их глазах было равносильно посягательству на святая святых Революции. Отсюда – обличительный пафос выступлений против не разделявших веры в Верховное существо. "Общество (якобинцев – А.Ч.) должно предать публичному проклятию тех, кто хотел бы установить атеизм, кто не применял бы добродетель на практике и жил без нравственности", – говорил Кутон в Якобинском клубе [722] .
722
Jacobins. Т. 6. Р. 134 [С. 239].
Помимо гражданского культа, робеспьеристы в качестве средства утверждения "вселенской" морали использовали также просвещение, искусство, пропаганду, но главным орудием достижения данной цели для них всё же был террор. Правда, ни Робеспьер, ни Сен-Жюст, ни Кутон не являлись его изобретателями. Начавшись стихийно в форме насильственных "эксцессов" охваченной массовым психозом толпы, террор, опять же по требованию парижских "низов", получил затем статус государственной политики. Поэтому, когда "партия" Робеспьера приступила к планомерной реализации своей утопии, она уже могла опираться на принятое репрессивное законодательство и активно действующие карательные органы, во главе которых стояли её сторонники.
Воспринимая мир как поле битвы Добра и Зла, робеспьеристы соответственно делили всех людей на два лагеря: приверженцев Добродетели и защитников Порока. Себя они, разумеется, относили к первым и едва ли не в каждом выступлении об этом напоминали. Так, в речах и даже кратких репликах Кутона постоянно подчеркивается: "правительство добродетельно", "добродетель и честность поставлены в порядок дня", "мы ставим в порядок дня справедливость, порядочность, нравственность и добродетель" и т.п. [723] Политических же противников робеспьеристы, напротив, наделяли всеми мыслимыми и немыслимыми пороками. Это, по словам Кутона, "гнусные существа, несущие на себе печать бесчестия, безнравственности и злодеяний", "безнравственные люди, развратители и убийцы" и т.п. [724] Если верить Кутону, они даже обликом своим не похожи на обычных людей: "негодяев узнают по внешности" [725] . Это какие-то монстры, исчадия ада, стремящиеся установить над миром вечное господство Зла.
723
АР. Т. 86. Р. 646, 719; Т. 88. Р. 333 [С. 205, 217].
724
АР. Т. 86. Р. 646; Jacobins. Т. 6. Р. 152 [С. 203, 246].
725
АР. Т. 86. Р. 502; Jacobins. Т. 6. Р. 35.
Разве возможен компромисс между этими полярными противоположностями? Если раньше воюющие державы рано или поздно вступали в переговоры и заключали мир, то разве может быть мир между силами Добра и Зла? А к последним робеспьеристы относили всех, кто боролся против революционного правительства на внутренней и внешней арене. Олицетворением Порока для них была Англия, вставшая во главе антифранцузской коалиции после того, как 1 февраля 1793 г. Конвент объявил ей войну. В робеспьеристской идеологии и пропаганде Англия играла дьявольскую роль предводителя сил тьмы, пытавшихся погасить сияющий во Франции светоч Добродетели. "Британское правительство, – говорил Кутон, – виновно в преступлениях против человечества". Глава британского кабинета У. Питт-младший был торжественно провозглашен "врагом рода человеческого" [726] , а все противники робеспьеристов объявлялись "агентами Питта". Оставался единственный выход для разрешения столь острого этического противоречия – устранение одной из непримиримых противоположностей. А поскольку данный конфликт проецировался робеспьеристами на политику, это означало физическое уничтожение соперников. "Цель не в том, чтобы сколько-то раз проучить, а в том, чтобы истребить безжалостных союзников тирании", – считал Кутон [727] .
726
Jacobins. Т. 6. Р. 152; АР. Т. 70. Р. 451 [С. 247, 77].
727
АР. Т. 91. Р. 486 [С. 265].