Фрау Маман

Блэр Лия

— Иди ко мне, — тихо попросил Горин, подаваясь вперед. Мирослава подошла и присела на край, не в силах сопротивляться, без возможности убедить себя в обратном, все еще взбудораженная ревностными картинками, что мучили ее.

Опустив ее на постель, устроившись рядом, он жадно вглядывался в ее лицо, оглаживая теплой ладонью ее тело, согревая дыханием.

— Ты мое наваждение, — не спрашивая разрешения, он покрывал ее лицо поцелуями, намеренно не касаясь губ. — Мое искушение… Моя маленькая девочка.

Близость обжигала Миру, доводила до дрожи и сбивала дыхание. Каждое слово разливалось волнами в животе, стекая

возбуждением вниз, побуждая прижиматься к Косте, врастать в него, с непреодолимым желанием раствориться под его кожей, в его крови.

— Пожалуйста… Костя, — прошептала она, потянувшись к его губам, сильнее смыкая ноги, напрягая бедра, ощущая тянущие вибрации там, где собиралось возбуждение.

Он целовал сладко, горячо, неистово, до звездочек в глазах, до нехватки воздуха, до стонов и всхлипов, и ей хотелось большего, так, чтобы до конца и только с ним. Когда его ладонь прошлась по внутренней стороне ног до бедер, едва задевая промежность поднялась на живот, Мира потянулась и выгнулась, действуя на инстинктах. Зарываясь в его волосах пальцами, проводя ладонями по спине от плеч до ягодиц, целуя в ответ, прижимая к себе, она шла в нирвану.

— Слава, нам надо остановиться, — с тихим стоном, нехотя, Костя оторвался от ее губ, обрывая ее забытье.

— Я не хочу останавливаться, — рваным дыханием прошептала она, предлагая себя, готовая отдать свои принципы и правила за один раз с ним.

— Вот же черт…

В момент оборвались все тормоза, сорвались стоп-краны, развеялись убеждения и затерлись правила. Он сдался, оказался побежден, низвергнут, превращаясь в своих желаниях и действиях в первородный грех. Руки стали требовательнее, тело приятно ломило от напряжения, губы выпивали, вылизывали, выцеловывали каждый миллиметр податливого нежного тела под ним. Он шептал нежные слова, восхищался, дразнил, приказывал. Обратившись в податливую субстанцию, тая под желанным натиском, Мира чувствовала счастье, как никогда раньше, забыв о стеснении и предрассудках. Любила всем сердцем, в одном шаге от того, чтоб стать его без остатка.

— Бес, епть, остановись! — закричала Ира с порога.

— Уйди! — рыкнул Костя, прикрывая своим телом Мирославу.

— Бабушка проснулась, Бес! Подумай, что ты творишь! — молниеносно, одним рывком, Василькова скинула с подруги поплывшего брата, натянула той футболку, трусы, укрыла одеялом и прыгнула рядом на лежак. — Вали нахуй отсюда. Скажешь, что спал в моей комнате. Даже твой утренний стояк в тему… Твою ж мать, о чем ты думал, Бес?!

С треском, едва не сняв дверь с петель, Костя вышел из летней кухни, а Иванова все еще тряслась от непроходящего возбуждения, с широко раскрытыми глазами, потерявшись окончательно.

— Спокойно, Славунтич, все хорошо. Я вовремя сообразила прийти сюда. Сейчас чая выпьем, пойдем на озеро, охладимся, — приговаривала Василькова, поглаживая Миру, успокаивая.

— Я хочу его… — с полными слез глазами прошептала Иванова и уткнулась в плечо Иры, всхлипывая.

— Славунтич, родной мой человек, он разобьет тебе сердце, — прижала к себе сильнее подругу.

— Пусть.

— Потом жалеть будешь, — не теряла надежды вразумить спасительница.

— Никогда не пожалею, — успокаивалась Мира.

— Дурында ты, Славунтич, — усмехнулась Василькова, вздыхая и продолжая обнимать влюбленную плаксу.

Баба Лиза вошла,

едва Ира закончила свою мысль.

— О, какого лешего вы тута? — поставив ведро с молоком и вытирая руки о передник, старушка полезла искать марлю в шкаф.

— Пришли рано и уснули, бабуль. А Костя не стал нас будить, — беззастенчиво соврала внучка.

Днем Горин уехал из деревни, никому не говоря ни слова. Спустя неделю все успокоилось, Мирослава смирилась со своей неудачей, теша себя мыслью, что все к лучшему.

Перебирая на веранде ягоды на варенье, Мира и Фрау Маман слушали деда Васю, пока Кузьмич с умным видом не позвал того на пилораму для «решения сурьезного вопроса жизни и смерти». Возле калитки, у забора из штакетника, Ира болтала с Мариной. Папа Гера лежал под солнцем в саду на раскладушке.

— Мам, — позвала Мирослава. — Ты теряла голову когда-нибудь?

— Бог миловал от плахи, — хохотнула маман. — А вот мозги теряла.

— И как ты справилась? Как нашла их?

— Предпочитаю жалеть о том, что произошло, чем о том, чего не рискнула сделать, — закинув в рот ягоду, женщина продолжила: — А ты, никак, созрела до глупостей?

— Типа того, — уклончиво ответила Мира, боясь поднять глаза на Фрау Маман.

— Гера! — от вскрика Мирослава чуть не свалилась со скамейки. — Греби сюда. Разговор интересный намечается.

— Монмарансичка, любимый мой ангел, дай мне еще минут десять, — разнежился папа Гера.

— Твою дочь обрюхатили! — заорала Фрау Маман так, что все соседи замерли, а Ира с Маринкой почти повисли на заборе, чтоб не упасть. Раскладушка скрипнула, и в пару секунд папа Гера стоял, готовый рвать весь мир в клочья.

— Мам! — возмущенно вскинулась Мира. — Ничего такого!

— Тьфу! Иди с моих глаз долой, блядь! Точно подменили в роддоме. Не дала матери помечтать о внуках, сволота! — наигранно шлепнув Миру по заднице, Фрау Маман потянула к себе мужа, усаживая рядом с собой. — Давай, Гера, разомни мне плечики хрупкие. Столько выпало на них страданий.

Обычный вечер, как и ближайшие до него, вот только Мирослава не могла скрыть улыбку, легкую дрожь и сияющие глаза, когда среди всех, стоящих на центральной улице, выцепила знакомую фигуру. Воспоминания нежным водопадом окутали сознание, отдаваясь желанием продолжить, закончить и повторить. Волшебным образом все менялось: краски становились ярче, воздух теплее, включенные фонари очертились ореолами, смех звучал песней, движения рук стали танцем. Не в силах справиться с эмоциями, она остановилась, чтобы перевести дух, сдержать порыв наброситься на него при всех, рассказать, как сильно скучала, как много себе надумала, как от обиды врала себе, что откажется от него. Боже, как должно быть глупо она сейчас выглядит, думала Мира, любой сразу поймет, что в ее душе, но плевать. Она его. Полностью. А он…

— Костя, может погуляем? — растягивая слова на городской манер, слащавым голосом, Леся Егорова ныла, поднырнув под руку своего жениха, который обнял ее и, улыбнувшись, мазнул губами по виску.

В момент воздуха Мире стало катастрофически не хватать, в голове зазвенело колокольным набатом, а ком в горле сдавил голосовые связки, не давая возможности говорить и… дышать. О чем она думала? Как могла позволить себе питать пустые надежды? Он не обещал ей ничего… Больно. Видеть то, что он показывает — адски больно.