Фрегат Его Величества 'Сюрприз'
Шрифт:
— Превосходная идея, — сказал Стивен. Босиком он досеменил до карронады и уселся на нее, разглядывая подошвы башмаков. — Марциал сообщает нам, что в его эпоху горожанки делали гравировку «sequi me [24] » на подошвах сандалий, из чего резонно заключить, что Рим был чрезвычайно грязен, ибо на песке отпечатки едва ли сохранятся. Сегодня я проплыву вдоль всего корабля.
Джек подошел к западным поручням и поглядел на воду. Она была такой прозрачной, что свет проникал ниже киля корабля: корпус его отбрасывал на запад розоватую тень, резко очерченную на носу и корме, но расплывчатую в середине благодаря подолу из водорослей — вопреки новой медной обшивке они росли стремительно, ведь фрегат находился намного южнее тропика. Очертаний хищных тел не наблюдается, только несколько серебристых рыбешек да пара плавучих крабов.
24
Следуй
— Ну, идем, — сказал он, ныряя в воду.
В море было холоднее, чем на воздухе, но было удовольствием ощущать скользящие по коже пузырьки, соленый привкус на губах, чувствовать, как вода бежит сквозь волосы. Подняв взгляд, он видел серебристую поверхность моря, прорезающий его корпус «Сюрприза», причудливый фиолетовый отсвет чистых медных листов у самой ватерлинии. Потом белый всполох — это Стивен разбил поверхность зеркала, «солдатиком» врезавшись в воду с высоты переходного мостика, пролетев двадцать футов. Инерция увлекала пловца все глубже вниз, и Джек отметил, что тот зажимает нос. Он продолжал зажимать его даже вынырнув, но потом отпустил, чтобы поплыть на свой привычный манер — короткими, неуклюжими рывками, закрыв глаза и стиснув губы в жесте непреклонной решимости. В силу особенностей сложения Стивен держался в воде низко, едва высовывая нос над поверхностью, но прогресс был на лицо, если отсчитывать с тех пор, как Джек впервые окунул его в море на буксируемом булине на третий день после выхода из Мадейры — две тысячи миль и много недель плавания с севера: точнее, много недель упражнений с парусами, в надежде поймать хоть намек на бриз в бом-брамсели или летучие паруса, высвистывая ветер. У Канар они захватили северо-восточный пассат, и продвинулись на двадцать пять градусов к югу, наслаждаясь плаванием, почти не прикасаясь к шкотам или брасам и частенько отсчитывая лагом по две сотни миль от полудня до полудня, но с каждым новым градусом солнце поднималось все выше. В зону неустойчивых ветров они попали гораздо севернее экватора, и с тех пор не обнаружили ни намека на юго-восточный пассат — вопреки факту, что в это время года его можно было вполне ожидать в таких широтах. И вот три сотни миль то штиль, то переменчивые, неустойчивые ветры — неделя за неделей: развороты шлюпками носа судна в надежде зацепить ветер, повороты реев, поливка парусов из пожарных рукавов, ведра, выплеснутые на бом-брамсели в расчете увеличить их тягу. И все это ради того, чтобы в итоге бриз стих или сбежал от них, поднимая рябь милях в десяти впереди по курсу. Но чаще всего мертвый штиль: «Сюрприз» безвольно дрейфует на запад в потоке экваториального течения, медленно вращаясь вокруг своей оси. Безжизненное море, кажущееся неподвижным, если бы не порождающее дурноту колебание горизонта, так как корабль раскачивается без хода, способного придать ему устойчивость. Птиц почти нет, рыб мало; за последние девять дней скитаний — одна только черепаха да вчерашняя олуша; ни единого паруса под сводом небес; солнце палит двенадцать часов в сутки. А вода кончается… Сколько они еще протянут на сокращенном рационе? Джек отбросил расчеты и поплыл к пришвартованной за кормой шлюпке. Стивен зацепился за ее планшир и выкрикивал что-то про Геллеспонт, но разобрать что было трудно из-за сбившегося дыхания говорившего.
— Ты видел, а? — обратился он к Джеку, когда тот приблизился. — Я проплыл вдоль всей длины: четыреста двадцать гребков без перерыва!
— Здорово, — ответил Джек, без особых усилий влезая в шлюпку. — Правда здорово. — Получается, каждый гребок продвигал Стивена меньше, чем на три дюйма, так как «Сюрприз» был всего лишь двадцативосьмипушечником, кораблем шестого ранга с водоизмещением в 579 тонн. Такие фрегаты презрительно называют «фрегантинами» — все, за исключением служащих на них. — Залезешь внутрь? Давай руку.
— Нет-нет, — вскричал Стивен, отплывая. — Я сам прекрасно справлюсь. Только передохну немного. Но все равно, спасибо.
Он терпеть не мог, когда ему помогают. Даже в начале путешествия, когда бедные искалеченные ноги едва держали его, он отклонял помощь, но каждый день описывал определенное число кругов от гакаборта до полубака. После прибытия в Лиссабон Стивен каждый день карабкался на крюйс-марс, не позволяя никому, кроме Бондена, следовать за ним. Джек же с замиранием сердца смотрел на него, и держал на палубе двух матросов с кранцами: на случай, если Стивен сорвется. И каждый вечер доктор заставлял свои изуродованные руки бегать взад-вперед по непослушным струнам виолончели; лицо его искажалось и становилось пепельно-серым. Но Боже, каких результатов он достиг! Этот последний заплыв показался бы невозможным еще месяц назад, не говоря уж о Портсмуте.
— А что ты говорил про Геллеспонт? — спросил Обри.
— Спрашивал, какой он ширины.
— Ну, примерно около мили — дистанция прямого выстрела с любого из берегов.
— Когда в следующий раз пойдем на Средиземное море, — заявил Стивен, — я его переплыву.
— Не сомневаюсь. Раз один герой смог, то и другой сможет.
— Гляди!
— Где?
— Там, там, — показал Стивен, отпуская руку.
Он тут же погрузился, пуская пузыри, но указующая рука оставалась над поверхностью. Джек ухватился за нее, втащил доктора на борт, и сказал:
— Пойдем, взберемся по кормовому трапу. Я уже слышу запах нашего кофе, а утро обещает быть насыщенным.
Взявшись за фалинь, Джек подтянул шлюпку к корме фрегат и подал Стивену трап. Пробили склянки; по боцманской дудке без малого две сотни коек были свернуты и закреплены в сетках, все на один манер. Джек стоял посреди кишащих моряков, высокий и величественный в своем расшитом халате, и внимательно оглядывал палубу. Аромат кофе и бекона сделался почти невыносимым, но ему все-таки хотелось приглядеть за выполнением этой операции: проходила она далеко не так споро, как хотелось бы, да и некоторые койки выглядели неопрятными и влажными. Херви придется снова взяться за плеть. Пуллингс, вахтенный офицер, вышел вперед, говоря, что койки надо уложить заново, причем совершенно не подобающим воскресенью тоном. Было видно, что он придерживается такого же мнения. Джек ввел в обычай приглашать офицера утренней вахты и кое-кого из молодежи к себе на завтрак, но мысль, что грядущий день готовит особые общественные дела, и что у Кэллоу, салаги-мичмана, высыпало такое количество юношеских прыщей, могла у любого отбить аппетит. Дружище Пуллингс, безусловно, простит его.
Из водоворота тел вынырнул, растерянно пробираясь по квартердеку, кто-то в штатском. Это был Эткинс, секретарь посла, странный маленький человечек, уже доставивший им хлопот: причудливые понятия о собственной значимости, об удобствах, достижимых на небольшом корабле, о морских обычаях; манеры то высокомерные и оскорбительные, то чересчур фамильярные.
— Доброе утро, сэр, — сказал Джек.
— Доброе утро, капитан, — воскликнул Эткинс, стараясь подладиться под шаг Обри, начавшего привычную прогулку. Ни малейшего уважения в священной персоне капитана! Но даже раздражительный на голодный желудок Джек не мог позволить себе поставить Эткинса на место. — У меня для вас хорошая новость. Его превосходительство сегодня чувствует себя намного лучше. Намного лучше, чем чувствовал себя, отправляясь в путешествие. Смею заявить, что он даже намерен выйти на воздух. И рискну сделать намек, — тут он понизил голос до шепота, ухватил Джека за руку и выдохнул ему в лицо, — что приглашение на обед будет принято благосклонно.
— Рад слышать, что ему лучше, — ответил Джек, пересилив себя. — Надеюсь, скоро мы получим возможность насладиться его обществом.
— О, не надо беспокоиться, не нужно делать никаких грандиозных приготовлений. Его превосходительство — человек простой — не заносчивый, не гордый. Пусть это будет обычный обед. Как насчет сегодня?
— Не думаю, — сказал Джек, искоса глядя на маленького человечка. — По воскресеньям я обедаю в кают-компании. Таков обычай.
— Но капитан, уверен, что привычные вещи могут и подождать: это же непосредственный представитель Его Величества!
— На море флотские обычаи священны, мистер Эткинс, — отрезал Джек и отвернулся, возвышая голос, — Эй, на фор-марсе! Поаккуратнее там с анапуть-блоком. Мистер Кэллоу, когда мистер Пуллингс придет на ют, передайте ему мои комплименты и скажите, что я буду рад, если он согласиться позавтракать со мной. Надеюсь, что вы тоже присоединитесь к нам, мистер Кэллоу.
Вот, наконец, и завтрак; природное благодушие Джека стало брать верх. Они вчетвером сгрудились в «экипаже» [25] — большая каюта была отдана мистеру Стенхоупу — но неудобства — неотъемлемая часть морской жизни, и, устроившись поудобнее в кресле и вытянув ноги, Джек закурил сигару и сказал:
25
«Экипаж» (coach) — название одной из комнат в капитанских апартаментах.
— Налетайте, юноша, не стесняйтесь. Вот под этой крышкой целый пирог с беконом, будет досадно, если придется его выбросить.
Наступила приятная тишина, нарушаемая только энергичным чавканьем мичманских челюстей, перемалывающих двадцать семь ломтиков бекона. Тут до них долетел раскатившийся по кораблю крик:
— Эй, слушайте все, на баке и на юте! Быть готовыми к построению в пять склянок. Одеть бушлаты и белые брюки. Все слышали: одеться в чистое и побриться к пяти склянкам.
Еще они слышали долетающий сквозь тонкую переборку металлический голос мистера Эткинса, видимо, пилившего шефа, и спокойные ответы мистера Стенхоупа. Посол был спокойным, тихим, воспитанным джентльменом, и вызывало удивление, как попал к нему на службу этот суетливый человечек. Мистеру Стенхоупу недужилось, когда он поднялся на борт, то жестоко страдал от морской болезни до самого Гибралтара, а потом снова до Канарских островов, а когда «Сюрприз» заштилел, и его стало качать на валах словно бревно, то и дело грозя снести мачты, приступ повторился снова. Рецидив осложнился подагрой, приковавшей его к постели. Им очень редко приходилось лицезреть бедного джентльмена.