Френдзона
Шрифт:
– Итак, ты говорил... О проблемах с контролем прямой кишки?
Он фыркает - такой естественный звук.
– Я заболел желудочным гриппом. Какой-то реально жесткой формой. Но уже тогда я был начинающим наступающим лайнменом...
– Конечно. Как я и говорила, трудяжка...
– Тсс, - он легонько шлепает меня по попке.
– В любом случае, я считал, что смогу все это перенести и нормально сыграю, не подведя свою команду. Но, бля, это было хреново. Я едва мог стоять. Мои кишки сводила неистовая боль. И затем огромный чертов защитник врезался в меня, - он выдерживает паузу, и я ощущаю, как Грей содрогается.
–
Я прикусываю губу, чтобы не фыркать.
– О, Кексик, - и затем я проигрываю эту битву и хохочу до колик.
– Просто... нет...
Тело Грея дрожит, когда он прижимает губы к моему лбу, его дыхание становится прерывистым, так как он явно пытается сдержать смех, и затем до меня доходит: он старается не прикасаться ко мне своим пахом. Глубоко внутри груди, мое сердце совсем немного подпрыгивает.
– Хочешь знать худшую часть этой истории?
– спрашивает он спустя мгновение.
– А было еще что-то?
– Наши форменные брюки были белого цвета.
– Боже, - я обнимаю его узкую талию.
– Кексик.
– Они прозвали меня тогда Пятном, - он резко и быстро фыркает.
– Некоторые из тех уебков все еще называют меня так, когда я приезжаю домой.
– Уебки, - соглашаюсь я пылко.
Он мельком смотрит на меня, и в уголках его глаз образуются морщинки.
– Я было подумал, что ты тоже станешь меня так называть.
Я прижимаю усмехающиеся губы к его груди.
– Да как я могу?
– Ну да, если ты хочешь выжить, то не посмеешь, - говорит он мрачно.
– Знаешь, я чувствую себя сейчас так, словно мои шансы на выживание и так мизерны.
Мгновенно его тело замирает, и объятия вокруг моей талии становятся увереннее.
– Не говорит так, Мак. Даже в шутку.
И затем я вспоминаю о его матери. От ужаса мое сердце пропускает удар, и я прижимаюсь к Грею еще сильнее.
– Ты прав, это была глупая шутка.
Его губы касаются моей макушки. Это не поцелуй, скорее больше похоже на то, что он вдыхает мой запах.
– Это была тупая история. Мне следует рассказать другую. Какую-то милую, чтобы усыпила тебя.
Трепет разрастается в моей груди, и я напряженно сглатываю.
– Это было бы идеально, - он идеален. И я так благодарна, что он здесь со мной, что устраиваюсь поудобнее, желая приклеиться к нему и никогда не отлипать.
– Я люблю тебя, Грей.
Это вырывается без предупреждения, слова повисают в неловком молчании. Грудь Грея вздымается от глубокого вдоха, и моя кожа покрывается мурашками от стыда. Я приказываю себе не напрягаться, не делать свою ошибку еще хуже.
Но затем он выдыхает и прикладывает подбородок к моей макушке.
– Я тоже люблю тебя, Айви.
Свет в его голосе и легкость, с которой он произносит это, свидетельствует о том, что мы говорим о дружеской любви.
В тишине его рука скользит по моему бедру, неспешная ласка, чтобы подарить мне ощущение комфорта. Внезапно я чувствую дикую усталость, такую, что не могу держать глаза открытыми. И пока засыпаю, размышляю над тем, как мне повезло, что Грей не воспринял мои слова иначе. И я игнорирую ту маленькую часть меня самой, которая сожалеет об этом.
Глава 14
Я
Но у меня есть Грей, и он оставляет меня лишь ради занятий и тренировок. А после этого снова возвращается. Он готовил для меня, взбивал подушку, уговаривал выпить сок, словно я хорошенькая маленькая Мак, и кормил меня антибиотиками, когда выяснилось, что у меня бронхит.
А каждую ночь Грей спал рядом со мной, обнимая меня и прижимаясь к моей спине, растирая ее, когда мне было совсем худо, и отвратительный кашель не давал мне покоя. Следуя некой негласной договоренности, мы оба не упоминаем о сексе по телефону и том, что совместный сон каждую ночь может быть немного выходит за границы дружбы. Но мне так нравится, что Грей рядом, да и он, кажется, не хочет оставлять меня.
Однако сейчас, лежа в кровати, пока утренний свет подкрадывается к моей подушке, я знаю, что в порядке. Ничего не болит. Нет никакого кашля. Я бросаю взгляд на закрытую дверь спальни. С другой стороны слышатся звуки возьни Грея на кухне. Он закармливает меня бесчисленным количеством гранулированной овсянки с черничным соусом в качестве "вспомогательного для выздоровления средства".
У нас с овсянкой установились особые отношения. Обычно, каждый раз, как я пытаюсь ее приготовить, это сучка восстает против меня и превращается в несъедобную бурду. Но овсянка Грея - совсем другое дело. Это самая замечательная овсянка на всем белом свете. Каждое зернышко овса надеется, что в один день оно станет чем-то чертовски вкусным и питательным - слова Грея, не мои.
Правда в том, что мне стало лучше еще прошлой ночью. Думаю, Грей знал это тоже. Но мы оба проигнорировали сей факт. Он переспорил меня, отнес на диван и завернул в одеяло. А когда мы переместились в постель, возник какой-то момент молчания, наши тела напряглись в холодном и темном пространстве комнаты, а затем он притянул меня ближе, в своей персональной манере - собственнически, но все еще нежно.
– Попытайся немного поспать, - пробормотал он хрипло. Я не была уверена, говорил он со мной или с самим собой.
И я притворилась, что все еще больная, разбитая женщина, которая так сильно нуждается в чей-то заботе, а не обманщица, которая просто наслаждается ощущением твердого тела, прижатого к ее, не нуждающаяся девочка, желающая свернуться клубочком в его объятиях и скользить ладонями по его прекрасным, крепким мышцам. В общем, притворялась я по полной.
Но как я могла воспользоваться его заботой? Я никогда не удерживала Грея, не липла к нему, как банный лист. Что само по себе несправедливо. Грей - хороший человек. И чем больше я узнаю его, тем лучше понимаю, что он старается сделать всех вокруг счастливыми. Но исходя из моего небольшого опыта, большинство людей не очень-то любят возиться с больными. Я думаю о его маме, которая умерла от рака. Мое сердце болит, когда представляю юного Грея, заботящегося об умирающей матери. Он редко говорит о ней или чем-то глубоком.