Фрейлина
Шрифт:
— И как ты объяснишь случившееся? — все не теплел начальственный голос.
— Не представляю себе… — бормотала я, пытаясь подняться и встать, оказывая уважение.
— Лежи, — ровно велела она.
— Не знаю! — упала я обратно на подушки, — но не самоубийство, мне даже мысль о нем противна. Да это невозможно! Я не знаю причин, чтобы…
— А может все объяснит это? — сочился ядом голос. Перед глазами появились исписанные аккуратным почерком листы. Каллиграфический нажим, яти, легкие завитушки в петельках букв, безукоризненно ровные ряды строк — очень эстетично. Вместо названия очередная виньетка
Где слишком пафосно, где очень даже недурно и в настроение — да-а, а вот в самом конце… Боже, неужели?! Правда?
Прикрыв глаза, я судорожно соображала…
Историю Ольги, всех ее родственников, знаменитых современников и порядок основных событий я знала назубок — это само собой, как историк. И вот такие перипетии с самоубийством кого-то из ближнего круга царской семьи накануне свадьбы точно нашли бы отражение хоть где-то.
Хотя… скандал с самоубийством, даже если бы оно состоялось, не то событие, чтобы испортить собой императорские празднества. Так что и могло в принципе… вполне могла быть попытка, явно же все постарались оставить в тайне.
Ну… хотя бы гнев ее понятен — мать билась за свое дитя. Репутация Ольги, а окружение тоже ее составляющая, должна быть безупречна. Такой она и была, насколько я знала.
— Ударилась головой, скорее всего — плохо помню. Зонт… со мной не было зонта? Напекло, закружило, в голове туманилось, — честно пыталась я, нечаянно переходя на русский. На родном проще соображать… сообразить хоть что-то! А что-то нужно было… потянуть время, запутать?
— Ввечеру? — внимательно смотрела на меня женщина, тоже перейдя на русский. Холодно смотрела, раздумывая и решая…
— Не помню ничего, голова болит. Я не зна-аю! — отчаянно простонала я, пряча лицо в ладонях. Становилось страшно от понимания того, какой властью она наделена. Стоит только намекнуть кому нужно, и я запросто понесу самое серьезное наказание за эту… Шонурову.
Вообще не на слуху фамилия!
Каким боком к ней я, интересно? Предки, родня? Так нет же. И даже если — да, то и все равно! Вот это все, что здесь и сейчас… объяснения не имеет.
Вечером… вчера вечером я легла пораньше. Назавтра ожидался особенно трудный день, несколько платных экскурсий на Ольгин пруд — Царицын и Ольгин павильоны. Продолжительность экскурсии два с половиной часа и ноги с языком потом просто отпадают. А еще, ближе к вечеру, мы ожидали нескольких человек из Москвы, от французского посольства. Провести их и всё показать предложили опять мне, потому что хороший иностранный, и это не так утомительно, как экскурсия с переводчиком. Я и не подумала отказаться, хотя и знала, насколько вымотаюсь к тому времени — денег много не бывает.
И тут — на тебе!
— Нельзя ли позвать священника? — решилась я спасать свою уже, получается, репутацию, — я на кресте поклянусь, что не приемлю ни при каких обстоятельствах действий, отчего-то вами заподозренных. А Ольгу Николаевну глубоко уважаю! — вырвалось у меня предельно искренне, потому что честно.
— И неужели перед ее праздником я посмела бы совершить подобную глупость… как и в любой другой день? А стихи не самые удачные, как и… образы в них. И… поздняя осень — не соответствует же совершенно, — безнадежно стихал мой голос. Я-то отстаивала свою позицию, а вот что там могло с этой Таисией?..
За окном качалась на ветру зеленая ветка, давая слабую
— Не священника, но Мартын Мартыновича попрошу к тебе немедля, пускай еще раз посмотрит. Вместе с ним подойдет Анна Алексеевна, — встала с кресла императрица, — значит… ты шагнула «не туда» от внезапно случившегося головокружения. Возможно. А вот с чего оно случилось… внятную и несомнительную причину необходимо выяснить доподлинно. Надеюсь, она не заставит разочароваться в тебе окончательно. В любом случае, знакомство и сговор ваш с Андреем Сергеевичем я пока откладываю на неопределенное время, как и любые действия по возрождению титула — не хочу подложить свинью достойному человеку. Пускай все это немного забудется.
— Благодарю вас, всем-ми… — выдохнула я с облегчением.
— Возьми это, — тяжело вздохнув, перебила она и бросила мне на грудь тонкую тетрадь: — И спрячь подальше. Не самые лучшие стихи, ты права. Рифма рваная, в каждом четверостишии ритм отличен, да и природные поэтические образы должно навевать настоящими, свежими впечатлениями, а не почти забытыми — оттого получится и тоньше, и трепетнее, но, ко всему, еще и умнее. Ты… по-детски глупа еще и веришь в сказки. Это было бы простительно, это пройдет. Но здесь уже не место и не время для глупости. Повторюсь, Таисия — здесь нужны верноподданные! Отлежись… я разберусь во всем, и если ты честна со мной, все будет, как прежде.
— Благодарю вас… — заклинило меня. Она права — с возрастом и опытом вера в сказки уходит. А еще она имела полное право делать замечания к стихам, потому что сама писала и неплохие. Умела ценить их, в свое время общалась по этому поводу с… Пушкиным и Лермонтовым.
Я не справлялась! И с силой сжала веки, пытаясь прогнать сумасшедший морок. Ну не могло быть всего этого в моей реальности!
Движение воздуха пахнуло цветочным ароматом, упруго прошуршали шелка, дверь тихо закрылась. Перестук нескольких пар каблучков, удаляясь, стихал…
Титульная обложка была любовно расписана красками — цветочные гирлянды, изысканно накрученные виньетки. Скорее альбом… и его нужно спрятать, а лучше сжечь к чертям. Но вначале поискать здесь информацию — ее катастрофически не хватало.
Все это было как-то… слишком. Слишком мощным потрясением для меня!
Не хотело успокаиваться сердце и даже слегка подташнивало от волнения. Потому что слишком в точку! Это то, в чем уже долгое время была моя жизнь. То, на чем построена моя жизнь. Это, как если ребенок попадет вдруг в свою самую любимую сказку. И вместе с восторгом обязательно почувствует страх, потому что останется в ней совсем один — рядом со знакомыми персонажами, но чужими, по сути, людьми.
Я не ребенок, но и мне нужна опора, пусть и не в виде мамы. Нужно понять, определиться, да просто вернуть личную адекватность! Грамотно разобраться во всем этом и понять какого черта здесь делается? Потому что во мне сейчас сразу и восторг, и ужас. И тянула я сейчас на интуиции, на клочках засевшей в памяти голой бездушной информации. И не факт, что вела себя правильно — говорила, смотрела, лежала…
А еще… не веря глазам, я потерянно смотрела на руку, сжимающую вместилище дурных стихов — она не была моей. Слишком нежная, слишком молодая…