Фрейлина
Шрифт:
По воспоминаниям Ольги, с того дня, как он появился при дворе, его мнение стало доминировать — тяжелое, деспотичное, как приговор судьбы. На Николая он имел огромное влияние, тот слушал его беспрекословно. Мандт нарисовал ему будущее жены в самых черных красках. Его методой было внушить страх, чтобы потом сделаться необходимым.
Но может и не стоило судить по чужим словам. Вон и об Анне Алексеевне та же Ольга отзывались, как о прекрасном добром человеке, но добра-то она была не ко всем подряд, а к царским дочерям?
А голос у нее красивый —
— Что случилось, почему ты не в постели?
Быстро взлетел и привычно затрепетал в женской руке небольшой кружевной веер. Мельтешил перед глазами…
Внутри потихоньку отпускало, и даже странно обострившееся до этого зрение будто слегка плыло. Я расслабилась, выдохнула. Эти персонажи сказки мне знакомы. Идеальная зрительная память!
— Неудачно… встала с кровати, прошу прощения, — раслепила я неприятно сухие губы, — Анна Алексеевна, мне срочно нужна помощь. Нельзя ли… позвать прислугу? — прошипела сквозь сцепленные зубы, с трудом распрямляясь и только сейчас вспоминая, что одета в одну сорочку.
— Пока не время! — выражение лица статс-дамы резко сменилось на непримиримое, — его превосходительство должен осмотреть тебя…
— … на предмет того, не в тягости ли я, не приведи Господь? Государыня дала мне это понять. Неясно только, как можно определить это состояние в женщине на малых сроках? — мне нужно было знать это, просто на всякий пожарный. Как-то не интересовалась в той жизни такими вещами, на слуху были только тесты.
— Занятный интерес для только выпустившейся смолянки, вы не находите, ваше высокопревосходительство? — так, как было удобнее ему — на немецком, заговорил наконец и мужчина, с иронией глядя на бледнеющую на глазах фрейлину. Веер той заработал резче.
Так себе у них отношения?
По воспоминаниям современников, Мандт вообще редко говорил по-русски, хотя вполне мог. Но зачем утруждать себя, если весь двор, вплоть до черной прислуги, знает немецкий? Каждый на необходимом ему уровне, но это факт. Французский после войны двенадцатого года стал не так популярен, хотя тоже считался обязательным к изучению. Английский — по остаточному принципу. Ольга великолепно владела ими всеми.
Поэтому и я знала все три. А может и не только поэтому — никогда не считала знание иностранных языков профессией. Для образованного человека это само собой разумеющееся.
Язык… немецкая речь Александры Федоровны была близка к эталонной, установленной для литературного языка. Но в ней напрочь отсутствовала мелодичность, проскальзывали резкие лающие нотки. Они стали исчезать сравнительно недавно, во второй половине прошлого века. Сейчас немецкий и я вместе с ним звучали гораздо мягче. Но не совсем так, как говорят здесь.
С императрицей я говорила медленно, короткими фразами и делать так всегда уже не получится. А может, и не страшно — говорят, на каждом новом языке человек звучит немного иначе. В чем-то меняется, ведет себя немного по-другому. В любом случае я обязана сейчас… просто по закону
— Плохо соображаю от боли и… прошу за это прощения, — подбирала я слова, прислонившись к кровати, чтобы не рухнуть: — Мы говорили с Ее величеством, и она сочла нужным открыть мне свои опасения. Я их… отрицала, они не оправданы.
— Ну, поскольку я не рискую ошеломить барышню ответом… мне нужна ваша моча, — ухмыльнулся врач.
— Анна Алексеевна, — бросилась мне в лицо кровь — от злости, — мне и правда нужна помощь. А раз и я не рискую ошеломить его превосходительство Мандта еще сильнее… у меня прямо сейчас крайне болезненное женское недомогание… ежемесячное. Будьте добры позвать прислугу, мне очень нужно.
Фрейлина со стуком закрыла веер и, вздернув подбородок, с вызовом взглянула в глаза доктору. А я ковала железо, пока горячо:
— Ваше превосходительство… государыня говорила — вы осматривали меня. Что вы скажете о ссадине в левой височной части? Очень болезненно… осмотр был по этому поводу?
— По поводу возможного утопления, — проворчал мужчина, подходя ко мне. Быстро ощупав всю голову, особенно поусердствовал, дойдя до виска.
— У вас бугристое устройство головы, — поморщившись, заключил авторитетно. Достал надушеный носовой платок и старательно вытер им руки, как влажной салфеткой: — Так сразу сказать не могу, но нездоровая припухлость имеет место. Впрочем… сколь-нибудь серьезной угрозы я в этом не вижу.
Она уже состоялась, дурак! Болеть здесь нельзя, ни в коем случае, никогда!
— Там еще и рассечение. Посмотрите пожалуйста. Наверное, нужно как-то обработать? — злобно заблеяла я, вспомнив наконец о необходимости играть роль. Странно, что вообще сообразила — то паника, то злость…
— И… помогите мне взобраться на постель, будьте добры… сама я не смогу в этом состоянии.
— Прекрати это немедленно! — неожиданно рявкнула дама. Прекрасный, добрый человек…
Или я нарушила?
Но врач-мужчина при исполнении по определению существо бесполое — я всегда так считала. Он знает о человеческом теле все, стесняться его глупо. Но это там, не здесь.
А здесь, значит… говорить с врачом о вещах неприличных, скажем так, еще допустимо. А просить о помощи таким образом… собственно о милосердии, то это уже как бы и… слишком?
Что увидел доктор на моем лице, неизвестно, но разочарование там точно было и огромное. Да он же и пришел безо всего! Ни докторского чемоданчика тебе…
— Будет вам, Анна Алексеевна, вы же видите — барышня не в себе… нервы ко всему прочему, — кашлянул мужчина, отходя к двери: — И поскольку основной вопрос снят, вы не считаете, что действительно — уже вполне возможно вернуть прислугу? Чтобы убедиться в том числе.
— Уточню у гофмейстерины. Пока здесь поможет подруга, фрейлина Адлерберг. Она уже несла ночное дежурство, — дама опять смотрела с приятным для меня беспокойством.
— А я немедля пришлю своего помощника, — величаво развернулся на выход Мандт.