Фронтир
Шрифт:
Ню-Файри… где был этот мир, когда молодость моя грелась на солнечных полянах Пентарры? Почему мне было суждено добраться сюда именно сейчас, когда сердце моё сплошь покрыто уже не шрамами — непроницаемой коростой мёртвого гноя.
Я плакал над пропастью.
Да, я плакал.
Глаза, тлеющие во мгле, мерцали прямо передо мной, на высоте добрых сотен метров. Они были единственно живыми на неживом лице, и эта чужая, завораживающая сила била через них ключом. Подвески оборудования, огневые гнёзда, вмятины в броне вследствие разрушительных воздействий каких-то поистине титанических
Огромная могучая тень притаилась во тьме за границей нашего мира. Средоточие силы, власти, стремления и возможностей.
Это был человек, пусть не был он рождён женщиной, а создан в лабораториях и на стапелях, это был именно он. Человек, способный напрямую, не опосредованно повелевать могучим энергиями Вселенной, жить ими, быть ими. Какую невероятную власть над собственной судьбой должен чувствовать его пилот!!!
Это Совет, его направляющая воля… Вечные вскоре создадут из народа, что вырастит бродяга, таких вот людей. Единых со своим внешним телом-носителем. Повелителей стихий, путешественников через Вселенную, воинов из-за пределов Галактики. Космических жокеев.
Я не понимал одного… это моё ощущение, довлеющее отныне надо мной чувство Истории, обещает оно избавление Галактике, или всё то, чего я так боюсь вокруг… оно только усугубляется под светом этих живых глаз.
Ну, что ж, парочку моих сомнений вы всё-таки сегодня разрешили. Эта штука называется Т-Робот.
И тогда я, уже срываясь через грань, рванулся назад, в мою одинокую келью, лишь бы успеть до того, как…
Я не помню, успел ли я, я не помню, видел ли моё неурочное преображение Отрядный, я ничего не помню.
Лишь долгий миг, пока пустое в своём непонимании лицо моего Эха, обращается к старому до полной безжизненности лицу моего Духа. Они, как обычно, беседовали о своём, непонятном, однако разговор резко оборвался, стоило мне оказаться поблизости. Эхо в этот раз сверкнуло навстречу очами и резким движением возвело в воздухе сложнейший символ непонятного мне значения. Медленно тающие в воздухе плазменные шнуры шипели искрами и извивались как живые.
Лишь секунду, а потом и их не стало.
Голоса в моём мозгу стали почти привычными. Отсеивать образы этих двоих от проявлений мира внешнего и без того становилось нелегко, но когда вновь начиналось…
Волна хаоса захлёстывала меня с головой. Это больше не было похоже на тот стройный хор, что беспрекословно слушался меня ещё секунду назад, море информации рычало теперь у меня под черепом, раз за разом впиваясь раскалённым клинком в позвоночный столб. Боль и ужас наваливались чередой, не давая слабины, не отпуская ни на миг… Не могу выразить ни единого образа, не могу выдавить из себя ни единого
Может, кричу в голос, а может, продолжаю мыслить так ясно, как не дано никому из смертных… никому этого узнать, ибо я сам помню после всего — лишь яростный грохот в ушах и сверкание огненного фокуса прямо перед глазами.
Это было хуже одиночества, к которому я с годами привык, это было хуже боли, терпеть которую для меня было уже почти сладостно, это было хуже смерти, её я жаждал столько, сколько помнил себя таким, сегодняшним. Невозможно передать словами чувства человека, из которого по капле изымали саму его душу, растворяли в потоке абстрактно существующей воли, вновь и вновь делая её частью чего-то огромного, чужого, страшного.
Отходит… Сколько потрачено бессмысленного времени, не знаю. В конце — лишь тень очередного Учителя. Она молчит, Воины, Вечные, Хранители… все молчат, незримые отголоски того, что их некогда породило, и что сейчас пытается изменить меня. Пустота, ноль существенной информации, только отпадающие за ненадобностью вопросы, один за другим.
Еще не всё, ты ещё не готов к выбору.
А после… посмотреться в зеркало на стене, пятнадцать минут медитации, чтобы снова заживить иссиня-чёрные рваные раны на лице. Ногти мои вновь обломаны и сочатся кровью. Потом ещё пять минут на то, чтобы сообразить — я опять в своей келье. Предавшее меня время молча проносилось мимо.
Отрядного я больше не видел. Зато заходил Паллов, как удачно.
Я ещё раз попросил его найти Кенстриджа. Для простого гражданского у него сохранилось невероятное чувство связей в галактических эгрегорах, может, хоть он сумеет понять то, что мне уже некому будет рассказать.
Разыскать Лиану не просил, зачем бередить старые раны. Она сейчас уже совсем взрослая опытная женщина, если бы захотела, сама бы меня нашла. Пусть это остаётся, как есть. Мы давно простились.
А ещё я спросил Паллова, можно ли верить в такие случайности, как наша с ним встреча на борту «Изабеллы Гриер». Это я спросил, кажется, зря.
Потом я долго лежал, пытаясь не сойти с ума от этого непрекращающегося диалога в голове, ел что-то абсолютно безвкусное для моего истерзанного зубами языка, ждал наступления очередного урока.
Странное существование, не могу сейчас понять, откуда такой фатализм, откуда такая уверенность в собственной обязанности всё это терпеть? Ни одна из моих разнообразных инкарнаций не была способна на такое. Человек, идущий напролом через все трудности, встающие на его пути, идущий упорно, с непреодолимой волей к победе…
Да, там были мои Учителя.
Учителя, всегда разные, но всегда похожие в своей жестокости.
Учителя не настоящие. Тот, другой, он не показывался до сих пор, давая понять: «Единственный твой вопрос останется без ответа. Тогда ты будешь готов, тогда я приду. И отвечу тебе со всей возможной прямотой». Оставалась усталость, горечь от привкуса очередного пути, с такой лёгкостью отброшенного мной и стоившего моему телу очередной порции ужаса. Оставался всё повышающий тона гул голосов в голове и всё утончающийся мостик через пропасть сумасшествия. Оставались всё новые шрамы.