Фуко
Шрифт:
То, что смутно или даже хаотично характеризовало гошизм, теоретически представляет собой новую постановку вопроса о власти, направленную как против марксизма, так и против буржуазных концепций, а практически — это была определенная форма локальной, специфической борьбы, в которой взаимосвязи и необходимое единство уже больше не могли основываться на процессах тотализации или централизации, а основывались, по словам Гваттари, на некоей трансверсальности. Оба эти аспекта, и практический, и теоретический, были тесно связаны между собой. Однако гошизм все же продолжает сохранять и вбирать в себя определенные весьма обобщенные элементы марксизма, чтобы снова погрязнуть в последнем, например, восстанавливая групповую централизацию и в результате возвращаясь к прежней практике, в том числе и к сталинизму. Возможно, функционировавшая с 1971 по 1973 гг. ГИТ (Группа информации по тюрьмам), получила импульс от Фуко и Дефера, как группа, которая сумела избежать этих рецидивов, благодаря оригинальному типу взаимосвязей между борьбой в тюрьмах и прочими видами борьбы. А когда в 1975 году Фуко снова вернулся к теоретическим публикациям, то, по нашему мнению, он стал автором той новой концепции власти, которую искали многие, но не смогли ни обнаружить, ни сформулировать.
Именно об этом идет речь в "Надзирать и наказывать", хотя сам Фуко говорит об этом только на нескольких страницах, в самом начале книги. Всего на нескольких страницах, потому что он пользуется методом, не имеющим ничего общего с методом "тезисов". Он довольствуется тем, что предлагает отказаться от некоторых постулатов, прежде характеризовавших традиционную позицию левых [06] . А для более подробного изложения этой проблемы пришлось ждать выхода "Воли
[*06]
нн, 31–33.
Постулат собственности: власть считалась "собственностью" того класса, который ее завоевал. Фуко же доказывает, что власть осуществляется не так и находится не тут: она является не столько собственностью, сколько стратегией, а ее действенность зависит не от присвоения, "а от расположения, от маневров, от тактики, от техники, от функционирования"; "она — не столько владение, сколько действие, и представляет собой не приобретенную или сохраненную привилегию господствующего класса, а следствие совокупности ее стратегических позиций". Этот новый функционализм, этот функциональный анализ, разумеется, не отрицает существования классов и их борьбы, но предлагает совершенно иную картину с другими пейзажами, персонажами и процессами, нежели та, к которой нас приучила традиционная, в том числе и марксистская, история: "неисчислимые пункты противостояния, очаги нестабильности, каждый из которых по своему чреват конфликтами, борьбой и, по меньшей мере, временной инверсией соотношения сил", при отсутствии аналогий и гомологии, при отсутствии однозначности, но при наличии оригинального типа возможной преемственности. Короче говоря, власть не обладает гомогенностью, а определяется единичностями, теми сингулярными точками, которые она пересекает.
Согласно постулату локализации, власть считалась властью Государства, располагающейся внутри государственного аппарата, и настолько централизованной, что даже "частные" органы власти только казались рассеянными, будучи в действительности лишь специфическими аппаратами Государства. Фуко же доказывает, что само Государство возникает как результат совместного действия или как равнодействующая функционирования множества механизмов и очагов, расположенных на совершенно ином уровне и самостоятельно образующих "микрофизику власти". Не только частные системы, но и очевидные элементы государственного аппарата имеют такое происхождение и используют такие методы, которые Государство, скорее, ратифицирует, контролирует, либо просто прикрывает, нежели учреждает. Одна из основных мыслей книги "Надзирать и наказывать" состоит в том, что современные общества можно определить как общества "дисциплинарные"; однако дисциплина здесь не может быть отождествлена ни с каким общественным институтом или государственным аппаратом именно потому, что она представляет собой тип власти, технологию, которая пронизывает все возможные аппараты и институты, связывая их между собой, продлевая их существование, побуждая их к конвергенции и проявлению в новом режиме. Даже если это конкретные элементы или механизмы, принадлежащие Государству с такой же очевидностью, как и полиция или тюрьма: "Хотя полиция как общественный институт действительно была организована в виде государственного аппарата, и хотя она действительно была подчинена центру верховной политической власти, реализуемый ею тип власти, пускаемые ею в ход механизмы и элементы, к которым она их применяет, являются сугубо специфическими", поскольку задача ее состоит в том, чтобы способствовать проникновению дисциплины в недолговечные частности социального поля, тем самым свидетельствуя о своей значительной независимости по отношению к судебному и даже к политическому аппарату [2] . Тюрьма же тем более не является порождением "политико-правовых структур общества", и было бы ошибкой ставить ее в зависимость от эволюции права, даже если это уголовное право. Что касается установления меры наказания, то тюрьма в этом также располагает необходимой для себя автономией, и это, в свою очередь, свидетельствует о ее "дисциплинарном приложении", выходящем за рамки аппарата Государства, когда она его обслуживает [3] . Короче говоря, функционализму Фуко соответствует современная топология, которая не указывает на привилегированное место в качестве источника власти и не допускает точечной локализации (здесь перед нами концепция социального пространства, столь же новая как и концепция физических и математических пространств; актуальная и для представления о неразрывности, о чем говорилось выше). Заметим, что слово "локальный" имеет два совершенно разных смысла: власть локальна потому, что она никогда не бывает глобальной; однако власть не локальна и не локализуема из-за того, что она диффузна.
[2]
НН, 215–217.
[3]
НН, 223, 249, 251.
Согласно постулату о субординации, власть, воплощенная в государственном аппарате, считалась подчиненной способу производства как базису. В общем, конечно, можно найти соответствия между великими карательными режимами и системами производства: в частности, дисциплинарные механизмы неотделимы от демографического взрыва, происшедшего в XVIII столетии и от роста производства, которое стремится к увеличению доходности, к сложению сил, к "извлечению" из тел всей их "полезной
мощности". Но даже если признать за надстройкой способность к ответным действиям или к обратной связи, все равно трудно видеть в ней проявление экономической детерминированности "в конечном счете". На практике вся экономика, включая, к примеру, ту же самую мастерскую или завод, предполагает эти механизмы власти уже действующие изнутри на тела и на души, действующие внутри экономического поля, на производительные силы и производственные отношения. "Отношения власти не находятся в позиции, внешней по отношению к другим типам взаимоотношений… не осуществляются где-то в надстройке… они располагаются там, где они играют непосредственно производительную роль" [4] . Тому пирамидальному образу власти, который еще сохраняется в марксизме, функциональный микроанализ противопоставляет строгую имманентность, где очаги власти и дисциплинарные технологии образуют соответствующее количество неразрывно связаных друг с другом сегментов, через которые проходят либо пребывают в них душой и телом (в семье, в школе, в казарме, на заводе, а по необходимости и в тюрьме) принадлежащие к массе индивиды. Среди отличительных черт власти мы обнаруживаем имманентность ее поля без трансцендентной унификации, непрерывность ее линии без какойлибо глобальной централизации, смежность сегментов без отчетливой тотализации: то есть серийное пространство [5] . Согласно постулату о сущности или о свойстве, власть обладает сущностью и является свойством, характеризующим тех, кто ею располагает (как господствующих), отличая их от тех, на кого она распространяется (как подчиненных ей). Однако у власти нет сущности, ибо она оперативна. Власть является не свойством, а отношением: отношения власти представляют собой совокупность отношений сил, которые пронизывают подвластные силы, в не меньшей степени, чем господствующие, при том, что и те, и другие представляют собой единичности — сингулярности. "Власть проникает в них [в подвластные силы], проходит через них и сквозь них, опирается на них, так же как и они в борьбе с нею в свою очередь опираются на все "точки опоры", которые она образует среди них". Анализируя королевские указы о заточении без суда и следствия, Фуко показывает, что "королевский произвол" не идет сверху вниз в качестве свойства трансцендентной власти короля, а выпрашивается находящимися внизу: родственниками, соседями или коллегами, которые готовы заточить в тюрьму любого, даже самого ничтожного смутьяна и пользуются абсолютным монархом как своего рода имманентной "общественной службой", способной урегулировать семейные, супружеские, соседские или же профессиональные конфликты*. Следовательно, королевский указ о заточении без суда и следствия предстает здесь как предтеча того явления, которое в психиатрии мы называем "принудительным помещением в лечебное учреждение". Дело в том, что отношения власти осуществляются отнюдь не в какой-то общей или особо пригодной для этого сфере, но проникают повсюду, где имеются хотя бы минимальные сингулярности, такие отношения сил, как "споры между соседями, ссоры между родителями и детьми, недоразумения между супругами, алкогольные
[4]
ВЗ, 124.
[5]
НН, 148 (пирамидальная фигура, несомненно, существует, но ее функция диффузна и распределена по всем ее поверхностям).
Согласно постулату о модальности, власть действует то насилием или через идеологию, то она подавляет, то обманывает или вселяет веру, приближает то к полиции, то к пропаганде. Альтернатива представляется иррелевантной (и это хорошо видно на примере съезда любой политической партии: в зале и даже на улице могут бушевать страсти; на трибуне всегда много разговоров об идеологии; однако организационные проблемы, проблемы организации власти улаживаются где-нибудь в сторонке, в смежном зале). Власть не осуществляется посредством идеологии, даже в тех случаях, когда она направлена на души, а в тот момент, когда власть оказывает давление на тело, она не обязательно действует путем насилия и репрессий. Или, точнее, насилие выражает воздействие силы на нечто, будь то предмет или человек. Но оно не выражает властных взаимоотношений, ' ЖПЛ, 22–26.
то есть взаимоотношений между силой и силой, "действия, направленного на действие" [7] . Взаимоотношения сил дают нам функцию типа "возбуждать, подстрекать, комбинировать…". Когда речь заходит о дисциплинарных обществах, говорят: распределять, классифицировать, компоновать, нормализовать. Этот список бесконечен и меняется в каждом конкретном случае. Прежде чем подавлять, власть "порождает действительность". И она также порождает истину, прежде чем начинает идеологизировать, абстрагировать или маскировать [8] . В "Воле к знанию" на примере сексуальности, взятом как наиболее характерный, показывается, как можно верить в реальность подавления сексуальности в языке, если ограничиться только словами и фразами. Однако мы придем к совершенно иному выводу, если извлечь доминантные высказывания, в частности, процедуры признания в церкви, в школе, в больнице, в которых обнаруживается стремление докопаться одновременно и до реальности секса, и до истины в сексе; таким образом получается, что репрессии и идеология не объясняют ничего, но всегда предполагают некий распорядок или некое "установление", в рамках которого они действуют, а не наоборот. Фуко знает и о репрессиях, и об идеологии, но для него, так же, как в свое время и для Ницше, они являются не главными участниками противоборства сил, а всего лишь пылью, поднимающейся во время битвы.
[7]
Текст Фуко в: Dreyfus H.R., Rabinow P. Michel Foucault, un parcours philosophique. Gallimard, 313. 'HH, 196.
Согласно постулату о законности, власть Государства вроде бы выражается в законе, который воспринимается то как состояние мира, навязываемое грубым силам, то как результат борьбы или войны, выигранной сильнейшими (но в обоих этих случаях закон определяется через вынужденное или добровольное прекращение войны и противопоставляется беззаконию, которое он определяет методом исключения; революционеры могут лишь апеллировать к другой законности, устанавливаемой в результате завоевания власти и учреждения другого государственного аппарата). Одной из наиболее глубоких тем в рассматриваемой книге Фуко стала замена этой чересчур грубой оппозиции "закон-беззаконие" более тонкой корреляцией "незаконности-законы". Закон всегда представляет собой сочетание незаконностей, которые он, формализуя, дифференцирует. Достаточно рассмотреть совокупность законов о торговых обществах, чтобы увидеть, что законы не противостоят незаконностям глобально, а вполне недвусмысленно используются как стредство, с помощью которого обходятся другие законы. Закон — это способ управления незаконностями, теми, которые он допускает, делает возможными или же придумывает в качестве привилегий для господствующего класса, и другими, которые он терпит как своего рода компенсацию для подавляемых классов, в то же время используя их в интересах господствующего класса; наконец, это способ управления такими незаконностями, которые он запрещает, изолирует и пользуется ими, как объектом, но одновременно и как средством господства. Так, например, основанием для изменений законов на протяжении XVIII века являлось перераспределение незаконностей, причем не только потому, что у правонарушений возникала тенденция к изменению характера и их объектом все чаще становилась собственность вместо личности, но еще и потому, что дисциплинарные власти стали по-иному перекраивать и формализовать эти правонарушения, определяя их новую форму с помощью названия "преступная деятельность", что дало возможность провести новую дифференциацию незаконных действий и установить новый вид контроля над ними [9] . Несомненно, что некоторые случаи массового сопротивления революции 1789 года объясняются тем, что нарушения закона, терпимые или привычные при старом режиме, республиканская власть не пожелала терпеть. Однако общим для всех западных республик и монархий является то, что сущность Закона возводится ими в предполагаемый припцип власти с целью придать себе гомогенную юридическую представительность: так "юридической модели" удалось прикрыть собой стратегическую карту [10] . Тем не менее, эта карта незаконностей продолжает функционировать по правилам модели законности. И Фуко доказывает, что закон является состоянием мира не в большей степени, чем результат выигранной войны: он сам — война и стратегия этой продолжающейся войны, точно так же, как власть — это не собственность, приобретенная господствующим классом, а реальное осуществление его стратегии.
[9]
НН, 84, 278. Интервью в "Монде", 21 февраля 1975 г.: "Незаконность не есть ни случайность, ни более или менее неизбежное несовершенство… Я бы даже сказал, что закон создан не для того, чтобы препятствовать тому или иному типу поведения, а для того, чтобы дифференцировать способы обходить сам закон".
[10]
ВЗ, 114–120,135. Фуко никогда не поддерживал культа "правового" Государства, и легалистская концепция, по его мнению, ничем не лучше репрессивной. В обоих случаях это, собственно, одна и та же концепция власти: в первом случае закон действует как внешняя реакция на желания, а во втором — как внутреннее условие желания: ВЗ, 109.
Можно сказать, что все это выглядит как появление, чего-то нового после Маркса. Похоже на то, что заговор молчания вокруг Государства оказался, наконец, нарушенным. Фуко не довольствуется утверждениями о том, что некоторые понятия следует пересмотреть, он даже не говорит этого, он это делает, предлагая тем самым новые координаты для практического действия. Где-то в глубинах грохочет битва с ее локальными тактиками и общей стратегией, но она действует не тотально, а с помощью промежуточных этапов, пригонок, конвергенции, наращиваний. Речь идет, скорее, о вопросе "Что делать?". Теоретическая привилегия, которую обычно предоставляют государству как аппарату власти, определенным образом влечет за собой практическую концепцию направляющей и централизующей партии, которая захватывает государственную власть; на самом же деле, наоборот, именно эта организационная концепция партии оправдывается данной теорией власти. Цель книги Фуко — иная теория, иная практика борьбы, иная стратегическая организация.
Предыдущей книгой была "Археология знания". Какую эволюцию мысли отражает книга "Надзирать и наказывать"? "Археология" была не только книгой размышлений или же теорией общей методологии, она давала новую ориентацию, новый взгляд на все предшествующие книги. "Археология" предлагала ввести различие между двумя типами практических формаций: одни из них являются "дискурсивными", или высказываниями, а другие — "недискурсивными", или средами. К примеру, в конце XVIII века клиническая медицина была дискурсивной, однако в качестве таковой она входила во взаимоотношения с массами и группами населения, зависевшими от иного типа формации и предполагавшими тем самым существование недискурсивных сред: "общественные институты, политические события, экономические практики и процессы". Разумеется, эти среды также порождают высказывания, а высказывания таким же образом определяют характер среды. Но как бы то ни было, эти две формации различны, хотя и пронизывают друг друга: между ними нет ни соответствий, ни изоморфизма, ни прямой причинно-следственной связи, ни символизации". Следовательно, "Археология" явилась промежуточным звеном: она четко разграничила две формы, но задаваясь целью определить форму высказываний, ограничилась негативным определением другой формы как "недискурсивной".