Фуко
Шрифт:
Тем не менее и этого второго ответа тоже недостаточно. Если детерминация бесконечна, то почему детерминируемое, которое имеет иную форму, нежели форма детерминации, не может быть неисчерпаемым? Почему бы зримому не скрыться из виду, оставаясь вечно детерминируемым, если высказывания определяют его до бесконечности? Как воспрепятствовать бегству объекта? Не в этом ли пункте творчество Русселя в конечном счете садится на мель (не в том смысле, что оно оказывается несостоятельным, а в обыкновенном морском смысле)? "Здесь язык размещается по кругу внутри самого себя/пряча то, что он позволяет увидеть, скрывая от взгляда то, что он намеревался ему предложить, утекая с головокружительной скоростью в сторону незримой впадины, где вещи недоступны и где он исчезает в бешеной гонке за ними" [28] . Аналогичное приключение когда-то пережил Кант: когда спонтанность рассудочного понимания распространяла свою детерминацию на восприимчивость интуиции, последняя продолжала противопоставлять этой форме детерминации свою форму детерминируемого. В результате Канту пришлось обратиться к третьей инстанции, находящейся по ту сторону этих двух форм, — к инстанции сугубо "таинственной" и способной объяснить их коадаптацию в виде Истины. Это была схема воображения. Слово "загадочный" у Фуко соответствует тайне Канта, хотя фигурирует оно совершенно в ином окружении и по-иному распределяется. Но у Фуко также возникает необходимость, чтобы некая третья инстанция коадаптировала детерминируемое и детерминацию, зримое и высказываемое, восприимчивость света и спонтанность языка, действуя либо по ту, либо по эту сторону обеих форм. Именно в этом смысле Фуко говорил, что схватка предполагает определенную дистанцию, через которую противники "обмениваются угрозами и словами", и что место борьбы предполагает некое "не-место", свидетельствующее о том, что противники не принадлежат к одному и тому же пространству или же не зависят от одной и той же формы [29] . Аналогичным образом анализируя творчество Пауля Клее, Фуко пишет, что зримые образы сочетаются с письменными знаками, но в каком-то ином измерении, нежели измерение присущих им форм [30] . Так что теперь мы должны перескочить в иное измерение, нежели измерение, где находятся страта и две ее формы, в третье неформальное измерение, которое сможет объяснить и стратифицированное сочетание двух форм и первенство одной из них над другой. Так в чем же состоит это измерение, эта новая ось?
[28]
РР, 172.» НГИ, 156. 30 ЭНТ, 40–42.
Стратегии, или Нестратифицируемое: мысль извне (власть)
Что такое Власть? Формулировка
[1]
С.: Deux essais sur le sujet et le pouvoir //, Dreyfus H., Rabinow P. Michel Foucault: un parcours philosophique. Gallimard, p. 313.
Вопрос не в том, что такое власть, и не в том, откуда она исходит, а в том, как она осуществляется. Осуществление власти предстает как аффект, как действие, так как сама сила определяется через имеющуюся у нее способность воздействовать на другие силы (с которыми она находится во взаимоотношениях) и испытывать воздействие других сил. Слова "побуждать", "вызывать", "производить" (или какие угодно другие термины из аналогичных списков) обозначают активные аффекты, а словосочетания "быть побуждаемым", "быть вызываемым", быть "предназначенным чтобы производить", "быть полезным" обозначают аффекты реакции. Последние представляют собой не просто "последствия" или "пассивную изнанку" первых, а скорее выглядят как "упорные визави", в особенности если принять во внимание, что сила, на которую оказывается воздействие, не лишена способности к сопротивлению [2] . Каждая сила одновременно обладает способностью воздействовать на другие силы и испытывать воздействие со стороны других сил, так что каждая сила подразумевает взаимоотношения власти; именно все силовое поле в целом распределяет силы в зависимости от этих взаимоотношений и их вариаций. В результате спонтанность и восприимчивость обретают новый смысл: воздействовать и испытывать воздействие.
[2]
"узники, больные, ^ВЗ, 126–127. школьники, душевнобольные, рабочие, солдаты"…
Свойство испытывать воздействие является чем-то вроде материи силы, а свойство воздействовать — чем-то вроде функции силы. Только речь здесь идет о чистой, то есть неформализованной функции, постигаемой независимо от конкретных форм, в которых она воплощается, от целей, которым она служит, и от средств, которые она использует: физика действия является физикой абстрактного действия. К тому же речь здесь идет о чистой, аморфной материи, взятой независимо от наделенных формой субстанций, независимо от обладающих качествами существ и объектов, в состав которых она войдет: это физика первичной, или голой, материи. Следовательно, категории власти являются детерминациями, присущими действиям, которые рассматриваются как "какие угодно" действия, и каким угодно носителям. Так, например, в книге "Надзирать и наказывать" Паноптика определяется через чистую функцию навязывать какую угодно работу или какой угодно вид поведения определенному множеству индивидуумов при одном единственном условии, что это множество будет немногочисленным, а пространство — ограниченным и малопротяженным. Не принимаются во внимание ни формы, которые задают цели и средства функциям (воспитывать, лечить, карать, заставлять производить), ни оформленные субстанции, которых касаются функции. Паноптика в конце XVIII века фактически пронизывает все эти формы и соотносится со всеми этими субстанциями: именно в этом смысле она представляет собой одну из категорий власти, в ее чисто дисциплинарной функции. Поэтому Фуко называет ее диаграммой, то есть функцией, которую "необходимо отделить от всякого специфического применения", равно как и от любой специфицированной субстанции [3] . В книге "Воля к знанию" анализируется другая функция, возникающая в ту же эпоху: управлять и распоряжаться жизнью в рамках какого угодно множества при условии, что это множество будет многочисленным (население), а пространство — протяженным или открытым. Вот тут-то и приобретает свой смысл — среди категорий власти — функция "делать вероятным", и в категории власти проникают вероятностные методы. Короче говоря, двумя чистыми функциями в новом обществе станут "анатомо-политическая" и "биополитическая" функции, а двумя видами голой материи — любое тело и любое население [4] . Значит, диаграмму можно определить многими способами, выстраивающимися в одну цепочку: это представление силовых взаимоотношений, свойственных данной формации; это распределение способностей воздействовать и испытывать воздействие; это перемешивание чистых неформализованных функций и чистых аморфных видов материи.
[3]
НН, 207 (и 229: "Что же удивительного в том, что тюрьма похожа на заводы, на школы, на казармы, на больницы, которые в свою очередь все похожи на тюрьмы?")
[4]
ВЗ, 183–188.
Не обстоит ли дело с соотношением сил, составляющих Власть, и соотношением форм, образующих Знание, так же, как и с двумя формами знания, с двумя его формальными элементами? Власть и знание различны по своей природе, гетерогенны; но между ними имеются и взаимодопущение, и вторжение на территорию друг друга, и, наконец, примат одного над другим. Прежде всего следует сказать о том, что у них разная природа, так как власть проходит не через формы, а только через силы. Знание же касается оформленных видов материи (субстанций) и формализованных функций, посегментно распределенных при наличии двух основополагающих формальных условий, видения и говорения, света и языка: знание, следовательно, стратифицировано, архивизировано, наделено относительно жесткой сегментацией. Власть, напротив, диаграмматична: она мобилизует нестратифицированные виды материи и функций и работает с весьма гибкой сегментарностью, ведь она проходит не через формы, а через точки, единичные точки, которыми всякий раз отмечается применение силы, действие или противодействие силы по отношению к другим силам, то есть аффект как "состояние власти, всегда локальное и нестабильное". Отсюда четвертое определение диаграммы: это эмиссия, распределение сингулярностей. Локальные, нестабильные и диффузные взаимоотношения власти не исходят из какой-либо центральной точки или же из какого-либо единственного очага верховной власти, а в каждое мгновение проходят в силовом поле "от одной точки к другой", отмечая отклонения, изгибы кривой, повороты, вращения, перемены направления, сопротивление. Вот почему они "нелокализуемы" в той или иной инстанции. Они образуют стратегию как проявление нестратифицируемого, а "анонимные стратегии" почти слепы и немы, поскольку ускользают от стабильных форм зримого и высказываемого [5] . Стратегии отличаются от стратификации, как диаграммы отличаются от архивов. Стратегическую, или нестратифицированную, среду определяет нестабильность властных отношений. Вот почему взаимоотношения власти не являются известными. В этом пункте концепция Фуко также несколько похожа на кантовскую, в которой чисто практическая детерминация несводима к какой бы то ни было детерминации теоретической или познавательной. Правда, у Фуко все является практикой, однако практика власти остается несводимой к великой практике знания. Чтобы отметить эту разнохарактерность, Фуко говорит, что власть отсылает к некой "микрофизике", разумеется, при условии, что мы будем понимать "микро" не как простую миниатюризацию зримых или высказывательных форм, а как иную область, новый тип взаимоотношений, как несводимое к знанию измерение мысли: подвижные и нелокализуемые связи [6] .
[5]
Важнейший текст, ВЗ, 122–126 (о точках, о стратегиях и их нестабильности; по поводу сопротивления Фуко эксплицитно выражается языком единичных точек в математике: "узлы, фокусы…").
[6]
О "микрофизике власти", НН, 140. О нередуцируемости "микро": ВЗ, 132. Наверно, следовало бы сопоставить мысль Фуко с социологией "стратегий" Пьера Бурдье в том смысле, в каком концепция Бурдье является микросоциологией. Возможно, ту и другую следует также соотнести с микросоциологией Тарда. Объектом последней были диффузные, исчезаюше малые взаимоотношения; не какие-нибудь крупные множества и не великие люди, а мелкие идеи незначительных людей, чиновничье визирование, новые местные обычаи, языковые отклонения от нормы, распространяющиеся визуальные искажения. Все это связано с тем, что Фуко называет "сводом". О роли "мелких изобретений" аргументация очень близкая Тарду, см. НН, 222.
Подводя итог прагматизму Фуко, Франсуа Шатле хорошо сказал: "власть как осуществление, знание как упорядочение" [7] . Изучение стратифицированных отношений знания достигло своей кульминации в "Археологии". Изучение же стратегических отношений власти начинается с книги "Надзирать и наказывать" и парод оксальным образом находит свою кульминацию в "Воле к знанию". Дело в том, что различие природы власти и природы знания не препятствует их взаимодопущению, взаимному захвату областей распространения и взаимной имманентности. Науки о человеке неотделимы от делающих их возможными отношений власти, которые к тому же поощряют знания, более или менее способные к преодолению эпистемологического порога или к формированию познания: например, для науки о половых отношениях необходимы взаимоотношения "кающийся — исповедник", "верующий — духовник", а для психологии — дисциплинарные взаимоотношения. Речь идет не о том, что науки о человеке обязаны своим происхождением феномену тюрьмы, а о том, что они предполагают диаграмму сил, от которой зависит и сама тюрьма. И наоборот, взаимоотношения сил оставались бы транзитивными, нестабильными, исчезающими, почти виртуальными, во всяком случае неизвестными, если бы они не осуществлялись в оформленных или стратифицированных отношениях, формирующих знания. Даже знание о Природе и прежде всего происхождение порога научности отсылают к силовым взаимоотношениям между людьми, но к таким, которые сами актуализируются в этой форме: никогда знание не отсылает к субъекту, который был бы свободен по отношению к диаграмме власти, но диаграмма власти никогда не бывает свободной по отношению к актуализирующим ее знаниям. Отсюда утверждение некоего
[7]
ChateletF., PisierE. Les conceptions politiques du XX° siecle. PUF, p. 1085.
Взаимоотношения власти представляют собой дифференциальные отношения, которые определяют сингулярности (аффекты). Стабилизирующая и стратифицирующая их актуализация — это интеграция, операция, состоящая в прочерчивании "общей линии силы", в соединении единичностей, выстраивании их в линию, их гомогенизации, серийном расположении, конвергенции [9] . Кроме того, немедленной глобальной интеграции не бывает. Бывает, скорее, множество локальных, частичных интеграции, каждая из которых соответствует определенным взаимоотношениям, определенным единичным точкам. Интегрирующие факторы, движущие силы стратификации образуют общественные институты: Государство, а также Семью, Религию, Производство, Рынок, даже само Искусство, Мораль… Общественные институты — это не источники и не сущности, и у них нет ни сущности, ни интериорности. Это практики, оперативные механизмы, которые не объясняют феномен власти, потому что они определяют ее взаимоотношения и довольствуются их "фиксацией" в воспроизводящей, а не производящей функции. Не существует и Государства, есть только огосударствление, и также обстоит дело со всеми остальными случаями. Следовательно, для каждой исторической формации следует задавать вопрос о том, что относится к каждому институту, существующему в этой страте, то есть какие взаимоотношения власти он интегрирует, какие взаимоотношения он поддерживает с другими институтами, и как происходят эти перераспределения от одной страты к другой. Здесь опять же речь идет о весьма разнообразных вторжениях, как горизонтальных, так и вертикальных. Если форма-Государство в наших исторических формациях захватила столько взаимоотношений власти, то произошло это не потому, что они являются ее производными; напротив, причина этого заключается в том, что процесс "непрерывной этатизации", весьма, впрочем, разнообразный в зависимости от конкретных случаев, произошел в системах педагогики, права, экономики, семьи, половых отношений и имеет своей целью глобальную интеграцию. В любом случае, государство предполагает взаимоотношения власти, но отнюдь не является их источником. Эту мысль Фуко выражает, говоря, что управление первично по отношению к государству, если под "управлением" понимать способность воздействия во всех ее аспектах (управлять детьми, душами, больными, семьей…) [10] . Если мы, отправляясь от этого, попытаемся определить наиболее обобщенный характер какого-либо общественного института, например, государства, то, похоже, он будет состоять в организации предполагаемых взаимоотношений между властью и управлением, которые являются молекулярными, или "микрофизическими", отношениями и располагаются вокруг тотальной инстанции: Суверена или Права — для государства. Отца — для семьи. Денег, Золота или Доллара — для рынка. Бога — для религии. Секса — для сексуального института. В книге "Воля к знанию" анализируются эти два "привилегированных" примера: Право и Секс, причем вся заключительная часть книги демонстрирует, как дифференциальные взаимоотношения своего рода "сексуальности без секса" интегрируются в спекулятивном элементе секса "как уникального означающего и универсального означаемого", который нормализует желание, осуществляя "истеризацию" сексуальности. Однако всегда имеет место нечто вроде того, что происходит в романе
[9]
ВЗ, 124.
[10]
Ср. текст Фуко об «управлении» в: Dreufus et Rabinow, p.314 и об общественных институтах: там же, р. 315.
Пруста: какая-то молекулярная сексуальность бурлит и рокочет под интегрированными полами.
Именно эти интеграции, эти тотальные инстанции и формируют разные виды знания (например, такие, как "scientia sexualis"). Но почему и на этом уровне возникает трещина? Фуко замечает, что любой общественный институт непременно имеет два полюса, или два элемента: "аппараты" и "правила". Он организует крупные видимости, поля видимостей, а также крупные "высказываемое™", режимы высказываний. И, как всякий институт, он "двуформен", двулик (секс, например, представляет собой одновременно 'секс говорящий и показывающий, язык и свет)". В более общем плане мы обнаруживаем здесь результаты предыдущих анализов: интеграция актуализируется или действует не иначе, как создавая при этом дивергентные пути актуализации, между которыми она распределяется. Или, точнее, актуализация осуществляет интеграцию не иначе, как создавая также некую формальную систему дифференциации. В каждой формации есть форма восприимчивости, которая образует зримое, и форма спонтанности, которая образует высказываемое. Разумеется, эти две формы не совпадают с двумя аспектами силы или же с двумя видами аффектов: восприимчивость — со способностью получать воздействие, а спонтанность — со способностью воздействовать. Но они от них образуются и находят в них свои "внутренние условия". Происходит это потому, что взаимоотношения власти сами по себе формы не имеют и связывают между собой аморфные виды материй (восприимчивость) и неформализованные функции (спонтанность). В то же время отношения знания затрагивают с любой стороны наделенные формой субстанции и формализованные функции, то в виде зримого (восприимчивость), то в виде высказываемого (спонтанность). Сформированные субстанции отличаются зримостью, а формализованные, финализированные функции находят выражение в высказывании. Следовательно, не нужно смешивать аффективные категории власти (типа "побуждать", "вызывать" и т. д.) и формальные категории знания ("воспитывать", "лечить", "карать"…), которые проходят через видение и говорение с тем, чтобы актуализировать первую группу категорий. Однако именно благодаря этому исключающему совпадение смещению у общественных институтов и возникает способность интегрировать отношения власти, формируя знания, которые их актуализируют и перераспределяют. В соответствии с рассматриваемым институтом или, точнее, в зависимости от характера его функционирования, видимости с одной стороны, и высказывания — с другой достигают того или иного порога, на котором они становятся политическими, экономическими, эстетическими… ("Проблема", конечно же, состоит в том, чтобы узнать, может ли высказывание достичь некоего, к примеру, научного порога, притом, что видимость останется "внизу". Или наоборот. Однако именно это и делает из истины проблему. Существуют государственные, художественные, научные видимости, так же, как и постоянно меняющиеся высказывания).
Как же происходит актуализация-интеграция? Из "Археологии знания" это можно узнать, по меньшей мере, наполовину. Фуко упоминает "регулярность" как свойство высказывания. Однако регулярность для Фуко обладает весьма точным смыслом: это кривая, соединяющая отдельные точки ("правило"). Взаимоотношения сил как раз и детерминируют единичные точки, отчего диаграмма всегда представляет собой эмиссию единичностей. Совершенно иначе ведет себя соединяющая их кривая, проходящая рядом. Альбер Лотман доказал, что в математике, в теории дифференциальных уравнений существуют "две абсолютно отличные друг от друга" реальности, хотя они являются абсолютно дополнительными по отношению друг к другу: существование и распределение единичных точек в поле векторов и наряду с ними форма интегральных кривых вблизи от них [12] . Здесь берет начало метод, упомянутый в "Археологии": серия точек продолжается пока не окажется по соседству с такой единичной точкой, откуда начинается новая серия, которая то сливается с первой (высказывания того же "семейства"), то уходит в сторону (другое семейство). В этом смысле кривая осуществляет взаимоотношения силы, регулируя их, выстраивая их в ряды, способствуя конвергенции серий, вычерчивая "линию обобщенной силы": для Фуко не только кривые и графики являются высказываниями, но и сами высказывания являются разновидностями кривых или графиков. Чтобы лучше продемонстрировать, что высказывания не сводятся ни к фразам, ни к пропозициям, он утверждает, что буквы, которые я наудачу пишу на листе бумаги, образуют высказывание, "высказывание алфавитного ряда, подчиняющееся исключительно алеаторному закону"; точно так же и буквы, которые я печатаю согласно их расположению на клавиатуре французской пишущей машинки, образуют высказывание: A, Z, Е, R, Т (хотя указанные здесь клавиатура и буквы сами по себе высказываниями не являются, поскольку они являются видимостями). Если теперь мы объединим наиболее трудные или наиболее загадочные тексты Фуко, то узнаем еще, что высказывание непременно имеет специфическую связь с чем-то внешним, с "иной вещью, которая может быть до странности на него похожа и почти ему идентична". Следует ли понимать это так, что у высказывания есть связь с видимостью, с буквами на клавиатуре? Разумеется, нет, потому что именно эта связь между зримым и высказываемым находится под вопросом. Высказывание никоим образом не определяется тем, что оно называет или обозначает. Похоже, необходимо уяснить следующее: высказывание является кривой, которая соединяет единичные точки, то есть реализует или актуализирует силовые взаимодействия в том виде, в каком они существуют во французском языке между буквами и пальцами, в зависимости от порядков частотности и смежности (или же, в другом примере, в зависимости от случая). Однако сами единичные точки с их силовыми взаимодействиями высказыванием уже не были: они были чем-то внешним по отношению к высказыванию, хотя высказывание может до странности напоминать их и даже быть почти идентичным им [13] . Что же касается видимостей, например, букв на клавиатуре, то они, будучи внешними по отношению к высказыванию экстериорны, тем не менее сами внешнего не образуют. А значит, видимости находятся в том же положении, что и высказывания, то есть в специфическом положении, которое они должны "разрешить" на свой лад. Видимости тоже должны находиться в связи с актуализируемой ими "внешней средой", с единичностями или взаимоотношениями сил, которые они в свою очередь тоже интегрируют, хотя и другим способом и в ином режиме, нежели это делают высказывания, поскольку видимости экстериорны по отношению к высказываниям.
[12]
Lautman A. Le probleme du temps. Germann, p. 41–42.
[13]
A3: о высказывании, кривой или графике, 109/84; случайном или частотном распределении, 114/87; о различии между клавиатурой и высказыванием, между буквами на клавиатуре и в составе высказывания, 114/87; о "другой вещи" или "о внешнем", 117/90. Что касается совокупности этих проблем, то здесь в тексте Фуко говорится весьма кратко и лаконично.
Кривая-высказывание интегрирует в языке интенсивность аффектов, дифференциальные взаимоотношения сил, сингулярности власти (потенциальности). Но в таком случае видимостям также необходимо интегрировать их совершенно по-иному, с помощью света, так, чтобы свет, как рецептивная форма интеграции, в свою очередь, проделал путь, сравнимый с путем языка, но не соответствующий ему как форме спонтанности. И взаимоотношения этих двух форм в рамках их "не-взаимоотношений" будут состоять в их двух способах фиксировать отношения нестабильных сил, локализовывать и обобщать диффузии, регулировать единичные точки. Дело в том, что видимости, со своей стороны, в свете исторических формаций образуют картины, являющиеся для зримого тем же, чем высказывание является для выразимого или читабельного. Образ картины всегда занимал мысли Фуко, и он часто употребляет это слово в весьма общем смысле, куда включаются и высказывания. Но происходит это потому, что в данных случаях он придает высказываниям общедескриптивное значение, которым они в строгом смысле слова не обладают. В самом точном смысле картина-описание и кривая-высказывание являются двумя гетерогенными степенями формализации и интеграции. Фуко вписывается в уже достаточно почтенную традицию в области логики, требующую различать природу высказываний и описаний (как например, это было у Расселла). Возникнув в логике, эта проблема получила неожиданно развитие в романе, сначала в "новом романе", а потом и в кинематографе. Тем важнее новое решение, которое предлагает Фуко: картина-описание является функцией регуляции, присущей видимостям точно так же, как и «читабельностям» — кривая-высказывание. Именно отсюда у Фуко страсть к описанию картин или, точнее, страсть делать описания, которые могут сойти за картины: таковы описания "Менин", а также картин Мане и Магритга; превосходные описания вереницы каторжников или психиатрической лечебницы, тюрьмы, небольшой повозки для заключенных сделаны так, как если бы они были художественными полотнами, а Фуко — живописцем. В этом его несомненное родство и с "новым романом", и с Реймоном Русселем, которое прослеживается на протяжении всего творчества Фуко. Вернемся к описанию "Менин" Веласкеса: путь света образует "спиральную раковину", которая делает единичности зримыми и формирует из них соответствующее количество отблесков и отражений в полном "цикле" репрезентации [14] . Совершенно так же, как высказывания являются сначала кривыми и лишь потом — фразами и пропозициями, картины представляют собой линии света, прежде чем стать контурами и красками. А реализуют картину в данной форме восприимчивости единичности неких отношений сил, здесь — это отношения между художником и монархом в том вице, как они "чередуются в безграничном мерцании". Диаграмма сил актуализируется одновременно и в картинах-описаниях, и в кривых-высказываниях.
[14]
СВ, 27 (и 319).