Фуко
Шрифт:
Таково решение двух проблем, поставленных в книге "Надзирать и наказывать". С одной стороны, дуальность форм и формаций не исключает общей имманентной причины, действующей в неоформленном. С другой стороны, эта общая причина, предполагаемая в каждом случае и в каждом конкретном устройстве непрестанно отмеряет смешения, захваты и перехваты элементов или сегментов обеих форм, хотя последние являются и остаются несводимыми друг к другу, гетероморфными. Не будет преувеличением сказать, что всякое устройство представляет собой жидкую кашу, в которой перемешано зримое и высказываемое: "Тюремная система объединяет в одном и том же образе разные виды дискурса и архитектуры", программы и механизмы [25] . "Надзирать и наказывать" — это книга, где Фуко явным образом преодолевает очевидный дуализм своих предшествовавших книг (этот дуализм уже проявлял тенденцию к самопреодолению, развиваясь в сторону теории множеств). Если знание состоит в переплетении зримого и высказываемого, то власть выступает как его предполагаемая причина, и наоборот: власть подразумевает знание как бифуркацию, как дифференциацию, без которой она не смогла бы перейти к действию. "Не существует отношения власти без коррелятивного формирования поля знания, как знания, которое не предполагало бы и не конституировало бы одновременно отношений власти" [26] . Ошибкой и лицемерием было бы считать, что знание появляется лишь там, где взаимодействия между силами временно прекращены. Не существует такой модели истины, которая не отсылала бы к какому-нибудь типу власти; нет ни знания, ни даже науки, которые не выражают или не вмешивают в свою практику какую-либо осуществляющую свои функции власть. Всякое знание движется от зримого к высказываемому и обратно; и все-таки между ними нет ни общей тотализирующей формы, ни даже конформности или взаимно однозначного соответствия. Между ними существуют лишь трансверсально действующие соотношения сил, которые обнаруживают в дуальности форм
[25]
НН, 276. 2' НН, 32.
условие для собственного действия и собственной актуализации. Если происходит коадаптация форм, то она возникает при их "встрече" (если оказывается
Что же Фуко называет машиной, абстрактной или конкретной (он говорит о "машине-тюрьме", но также и о машине-школе, машине-больнице…)? [27] Конкретные машины — это схемы взаимодействия, биформальные устройства, а абстрактная машина — это неформальная диаграмма. Короче говоря, машины бывают социальными прежде, чем стать техническими. Или точнее, прежде, чем появляется технология материальная, существует некая человеческая технология. Несомненно, она оказывает свое воздействие по всему социальному полю, но для того, чтобы она сама стала возможной, необходимо, чтобы ее инструменты и материальные машины были отобраны диаграммой и приняты в схемы взаимодействия. С подобной необходимостью часто сталкивались историки: оружие гоплитов включается в схему взаимодействия военного строя фаланги; стремя избирается диаграммой феодального строя; развитие от палки-копалки к мотыге, а затем к плугу не выстраивается линейным образом, а "отсылает" к соответствующим коллективным машинам, видоизменяющимся в зависимости от плотности населения и времени распашки пара [28] . В этой же перспективе Фуко демонстрирует, почему винтовка как инструмент существует только в рамках "совокупности устройств, принципом которых является уже не подвижная или неподвижная масса, а геометрия отделяемых и составляемых сегментов" [29] . Итак, технология представляет собой явление прежде всего социальное, и только потом — техническое. "По сравнению с доменными печами или с паровой машиной, паноптигзи не так хорошо известен… Но было бы несправедливо сравнивать дисциплинарные технологии с такими изобретениями как паровая машина… Их гораздо меньше, и тем ке менее, в некотором смысле, их намного больше" [30] . Если же: технологии в узком смысле этого слова "укореняются" в схемах взаимодействия, то происходит это потому, что сами: схемы взаимодействия со своими технологиями подбираются с помощью диаграмм: например, тюрьма может существовать в самодержавных обществах как явление маргинальное (письма с королевской печатью о заточении без суда к следствия); как аппарат она начинает существовать лишь с того момента, когда новая диафамма, диаграмма дисциплинарная, дает ей возможность переступить "технологический порог" [31] .
[27]
Ср. НН, 237.
[28]
Это одна из идей, разделяемых Фуко с современными историками: по поводу палки-копалки и пр. Бродель сказал, что "Орудие есть следствие, а не npwvma" (Braudel F. Civilisation materielle et capitalisme. P., 1979, I, 128). По поводу оружия гоплитов Детьен писал, что "техника представляет собой до некоторой степени внутреннее явление по отношению к социальному и ментальному" (Detienne. Probltaies de la guerre en Grece ancienne, Mouton. 134). 29. НН, 165.
[29]
НН, 165.
[31]
НН, 225.
Все это выглядит так, как если бы абстрактная машина и конкретные схемы взаимодействия образовали два полюса, при том что переход с одного из них на другой происходил бы едва заметно. Порой схемы взаимодействия распределяются по жестким и: компактным сегментам, четко отделенным друг от друга перегородками, непроницаемыми границами, выраженными формально (школа, армия, мастерская, в известных случаях — тюрьма, и, как только мы попадаем в армию, нам говорят: "Ты уже не в школе"…). Иногда, напротив, они сообщаются между собой в рамках абстрактной машины, которая наделяет их гибкой и диффузной микросегментариостыо, такой, что все они становятся похожими друг на Друга, и тюрьма распространяет свою функцию на всех остальных, рассматриваемых теперь как переменные одной и той же, не имеющей формы, сплошной функции (школа, казарма, мастерская — это уже тюрьмы…) [32] . Если мы непрестанно переходим с одного полюса на другой, то это происходит оттого, что каждая схема взаимодействия включает эту абстрактную машину, 30 нн, 226.
[32]
Основной текст, НН, 306.
хотя лишь до определенной степени: это нечто вроде коэффициентов осуществления диаграммы, и чем выше степень включения одной схемы взаимодействия, тем сильнее она рассеивается в других схемах, адекватных всему социальному полю. Здесь метод Фуко обретает максимум гибкости. Дело в том, что коэффициент меняется прежде всего от одной схемы взаимодействия к другой: например, военно-морской госпиталь располагается в месте пересечения маршрутов кораблей, размещает контрольные пункты по всем направлениям, контролирует все передвижения, что превращает его в "перекресток", обладающий высокой степенью проявления абстрактной машины, в медицинское пространство, соответствующее целой диаграмме [33] . Однако коэффициент может меняться и внутри одной и той же схемы взаимодействия, и при переходе от одного социального поля к другому, да и в пределах одного и того же социального поля. Так, например, обстоит дело с тремя стадиями тюрьмы: в автократических обществах она существует лишь "поодаль" от прочих схем взаимодействия, имеющих отношение к наказаниям, поскольку она реализует диаграмму автократической власти лишь в малой степени. И, напротив, она начинает распространяться по всем направлениям и не только берет на себя осуществление целей уголовного права, но и пропитывает своим духом другие схемы взаимодействия, потому что эффективно реализует требования дисциплинарной диаграммы (при этом ей еще нужно избавиться от "дурной репутации", доставшейся ей от ее предыдущей роли). И, наконец, нельзя быть уверенным в том, что дисциплинарные общества позволили бы тюрьме сохранить этот высокий коэффициент, если бы в своей эволюции они нашли другие средства для реализации своих целей, связанных с осуществлением уголовных наказаний и выполнением диаграммы во всем ее объеме: отсюда тема пенитенциарной реформы, которая все настоятельнее заявляет о себе в социальном поле, чтобы, в
[33]
НН, 145–146 ("Медицинский надзор здесь действует заодно с целой серией других видов контроля: военного — над дезертирами, фискального — над товарами, административного — над лекарствами, рационами, исчезновениями, выздоровлениями, смертями, симуляцией…").
крайнем случае, лишить тюрьму ее образцового (характера и вернуть ее к состоянию локализованной, ограниченной и изолированной схемы взаимодействия [34] . Все происходит так, как будто тюрьма, как ладья, то поднимается, то опускается по шкале реализации дисциплинарной диаграммы. Существует история схем взаимодействия подобно тому, как существуют становление и мутации диаграммы.
Это не только характерно для метода Фуко, но и имеет большое значение для всей его мысли. Часто высказывалось мнение, что Фуко — прежде всего "философ заточения" (общая больница в. "Истории безумия", тюрьма в "Надзирать и наказывать"), хотя это далеко не так, и это недоразумение мешает нам уловить, в чем же состоит его глобальный проект. К примеру, Поль Вирилио считает себя оппонентом Фуко, когда подчеркивает, что проблема современных обществ, проблема "полиции", заключается не в "заточении", а в надзоре за путями сообщения, за скоростью или ее превышениями, в овладении скоростями и контроле над ними, в контроле над маршрутами и над районированием открытого пространства. Однако и Фуко всегда говорил то же самое, как об этом свидетельствует и совпадающий у обоих авторов анализ государственных тюрем, и анализ военно-морского госпиталя у Фуко. Это недоразумение не слишком серьезно в случае с Вирилио, так как сила и оригинальность его подхода свидетельствуют о том, что совпадения у самостоятельных мыслителей всегда происходят где-нибудь в бессознательной зоне. Зато оно гораздо серьезнее в тех случаях, когда менее одаренные авторы подхватывают критику "в готовом виде" и укоряют Фуко за то, что он ограничился темой заточения, или даже хвалят его за то, что он так хорошо проанализировал эту форму. В действительности же заточение для Фуко всегда было вторичным параметром, производным от первичной функции, всегда различной в зависимости от конкретных случаев; кроме того, содержание в XVII веке в общей или психиатрической больнице сумасшедших, как и в XVIII и XIX веках содержание правонарушителей в тюрьме — это совершенно разные вещи. Заточение сумасшедших происходило по способу "изгнания" и по модели "проказы"; заточение же правонарушителей — по способу разбивки территории на участки и по модели "чумы" [35] . Этот анализ принадлежит к числу наиболее ярких страниц произведений Фуко. Но ведь и изгнание, и районирование территории — это в первую очередь функции внешнего характера, которые осуществляются, формализуются и организуются при помощи "аппаратов" заточения. Тюрьма как жесткая (покамерная) сегментарность отсылает к гибкой и подвиж-ной функции, к контролируемому движению, к целой сети, которая охватывает также и свободные среды и может на-учиться обходиться без тюрьмы. Это несколько похоже на "неограниченную отсрочку наказания" у Кафки, при кото-рой больше нет необходимости ни в аресте, ни в вынесении приговора. Как сказал по поводу Фуко Морис Бланшо, заточение отсылает к некоей внешней среде, а то, что заточено, и есть внешнее, находящееся снаружи [36] . Схемы взаимодействия заточают либо "снаружи", либо путем из-гнания, и это относится как к психической интериоризации, так и к физической изоляции. Фуко часто упоминает то какую-либо дискурсивную, то недискурсивную форму; однако эти формы вовсе не "заточают" и не интериоризиру-ют; это внешние формы, через которые происходит диспер-сия то высказываемого, то зримого. Это общеметодический вопрос: вместо того, чтобы идти от видимого внешнего, к какому-либо существенному "ядру внутреннего", следует предотвратить иллюзорность внутреннего, чтобы вернуть слова и вещи к конститутивности внешнего [37] .
[34]
О течениях в области реформы уголовного права и причинах, в силу которых тюрьма перестает быть содержательной формой см. НН, 312–313.
[35]
НН, 197–201 (и
[36]
Bhnchot M., L'entretien infini. Gallimard, 292.
[37]
Об истории и "систематической форме экстериорности" ср. A3, 158^ 161/121-126.
Следовало бы также различать несколько, по меньшей мере три, коррелятивных компонента. Прежде всего, имеется внешнее, как бесформенный элемент сил: последние приходят извне, зависят от внешнего, которое перемешивает их взаимосвязи, вычерчивает их диаграммы. Затем существует экстерьер, как среда конкретных схем взаимодействия, в которых актуализируются взаимосвязи между силами. Наконец, существуют формы экстериорности — поскольку актуализация происходит посредством расщепления двух дифференцированных и внешних по отношению друг к другу форм, делящих между собой схемы взаимодействия (заточение и интериоризация — всего лишь преходящие образы на поверхности этих форм). В дальнейшем мы попытаемся проанализировать совокупность этих компонентов в том виде, как она предстает в работе "Мысли извне". Хотя, наверное, она уже и сейчас позволяет понять, что у Фуко нет ничего замкнутого. История форм, архив дублируются у него становлением сил, диаграммой. Дело в том, что силы возникают "в каждом отношении одной точки к другой": диаграмма — это карта или, точнее, наложение карт друг на друга. И при переходе от одной диаграммы к другой возникают новые карты. Поэтому не существует такой диаграммы, у которой не было бы наряду с соединяемыми ею точками других точек относительно свободных или несвязанных, точек творчества, мутации, сопротивления; и, возможно, чтобы понять всю совокупность, отправляться следует именно от них. Только исходя из видов "борьбы", характерных для каждой эпохи, из стиля борьбы, можно понять последовательность сменяющих друг друга диаграмм или новое формирование их цепочек "поверх" разрывов [38] . Ибо каждый дает свидетельские показания в зависимости от того, как извивается его внешняя линия, о которой говорил Мелвилл, океаническая линия без начала и конца, которая проходит через все точки сопротивления, которая катится по диаграммам, сталкивая их друг с другом и каждый раз отвечая новой функции. Как любопытно извивалась линия 1968 года, линия с тысячей аберраций! Вот откуда троякое определение глагола "писать": писать — это значит бороться, сопротивляться; писать — это значит становиться; писать — это значит заниматься картографией, "Я картограф…" [39] .
[38]
НН внезапно прерывается при упоминании "грохота битвы" («я прерываю эту книгу здесь…", 315). Тема "точек сопротивления" будет сформулирована лишь в ВИ (126–127), а типы борьбы в их взаимоотношениях с Диаграммами сил будут проанализированы в текстах, написанных после ВИ (cp.Drsyfils et Rabinow, 301–304).
[39]
Интервью в газете "Nouvelles litteraires", 17 марта 1975.
Топология: мыслить по-иному
Страты, или Исторические формации [*07] : видимое и высказываемое (знание)
Страты являются историческими формациями, позитивностями или эмпиричностями. Как "слои осадочных пород", они образованы из слов и вещей, из видения и говорения, из зримого и выразимого, из пространств видимости и полей читабельности, из планов содержания и выражения. Эти последние термины мы заимствуем у Ельмслева, но для того, чтобы применить их к Фуко совсем в ином смысле, поскольку содержание у него уже не совпадает с означаемым, а выражение не совпадает с означающим. Речь идет о новой, весьма строгой схеме разделения. Содержание обладает формой и субстанцией: например, тюрьма и те, кто в ней содержится, узники (кто? за что? как?) [*08] . У выражения тоже есть свои форма и субстанция, например, уголовное право и "преступность"
[*07]
Историческая формация — в понимании Фуко — это специфическое проявление функционирования культурного бессознательного в конкретную историческую эпоху в виде различных дискурсивных практик, характерных для каждого времени. В «Археологии знания» Фуко постулирует существование нескольких формаций: «дискурса», объектов, модальностей высказывания, стратегий и т. д. При этом исследователь подчеркивает, что предмет его анализа — вовсе не окончательное состояние дискурса, но системы, устанавливающие возможность последовательных систематических форм; эти предзавершающие закономерности, по отношению к которым предельное состояние, далекое от того, чтобы конституировать место рождения системы, определяются, скорее, по их вариантам (Фуко М Археология знания. Киев, 1996, с. 78. — Прим. перев.).
[*08]
О "тюрьме-форме" и ее отличиях от современных ей форм выражения (типа уголовного права), см. НН, 233.
как объект высказываний. Подобно тому, как право в качестве формы выражения определяет поле выразимости (высказывания о преступной деятельности), тюрьма как форма содержания определяет место видимости ("паноптизм", то есть место, откуда в любой момент можно все видеть не будучи видимым). Этот пример отсылает к последнему крупномасштабному анализу страты, проведенному Фуко в книге "Надзирать и наказывать". Но о том же самом речь шла уже и в "Истории безумия": в классическую эпоху дом умалишенных возник как "место видимости" сумасшествия в то время, когда медицина формулировала фундаментальные высказывания по поводу "неразумия". Между этими двумя книгами были еще две: "Реймон Руссель" и "Рождение клиники", написанные одновременно. Первая показывает, каким образом творчество Русселя делится на две части: изобретение видимостей в зависимости от действия экстраординарных машин и построение высказываний в соответствии со своеобразным "методом". Другая книга показывает, как в совершенно иной области клиника и патологическая анатомия влекут за собой изменчивые распределения "зримого и высказываемого".
Никакая "эпоха" не предшествует ни выражающим ее высказываниям, ни заполняющим ее видимостям. Таковы два самых важных аспекта: с одной стороны, каждая страта, каждая историческая формация подразумевает перераспределение зримого и высказываемого, которое совершается по отношению к ней самой; с другой стороны, существуют различные варианты перераспределения, потому что от одной страты к другой сама видимость меняет форму, а сами высказывания меняют строй. Например, в "классическую эпоху" возникает приют для умалишенных как новый способ видеть и показывать душевнобольных, способ совершенно отличный от способов, существовавших в период Средневековья и в эпоху Возрождения; медицина же, со своей стороны (как и юриспруденция, законодательство, литература и т. д.), изобретает такой строй высказываний, в котором фигурирует неразумие как новое понятие. Если высказывания XVII века регистрируют безумие как крайнюю степень неразумия (ключевое понятие), то психиатрическая больница или тюремное заключение включают его в ансамбль представлений, в котором душевнобольные объединяются с бродягами, с нищими, с разного рода извращенцами. Здесь присутствуют некая "очевидность", историческая перцепция или же восприимчивость не в меньшей степени, чем дискурсивный строй [2] . Позднее, в других условиях, новым способом видеть и показывать преступление будет тюрьма, а новым способом выражения — преступная деятельность. Каждая страта состоит из сочетания двух элементов: способа говорить и способа видеть, дискурсивностей и очевидностей, и от одной страты к другой обнаруживается вариантность двух элементов и их сочетаемости. От Истории Фуко ожидает именно этой детерминации видимого и высказываемого в каждую эпоху, детерминации, выходящей за пределы типов поведения и ментальностей, а также идей, поскольку она делает их возможными. Но История отвечает только потому, что Фуко смог изобрести (несомненно, в связи с новыми концепциями историков) чисто философский метод задавать вопросы, метод новый и дающий новый импульс Истории.
[2]
Об "очевидности" в больнице XVII века, которая повлекла за собой впоследствии исчезновение "социальной чувствительности", см. ИБ, 66 То же самое об "очевидности тюрьмы", НИ, 234.
"Археология знания" сделала методологические выводы и разработала обобщенную теорию двух элементов стратификации: высказываемого и зримого, дискурсивных и недискурсивных формаций, форм выражения и форм содержания. Тем не менее в этой книге, похоже, высказываемому отдается безоговорочное предпочтение. Пространства видимости обозначены только негативно, как "недискурсивные формации", расположенные в пространстве, которое является всего лишь дополнительным по отношению к полю высказываний. Фуко говорит, что между дискурсивными и недискурсивными высказываниями существуют дискурсивные взаимоотношения. Но он никогда не говорит, что недискурсивное можно свести к высказыванию, что оно является остатком или иллюзией. Существеннейшим вопросом здесь является вопрос о преимуществе: оно принадлежит высказыванию, почему — мы увидим потом. Но преимущество ни в коем случае не означает редукции. На всем протяжении творчества Фуко видимости так и останутся несводимыми к высказываниям, тем более, что они, кажется, испытывают явное пристрастие к активности высказываний. У "Рождения клиники" был подзаголовок — "Археология взгляда". Недостаточно сказать, что Фуко отверг этот подзаголовок подобно тому, как он всегда исправлял свои предшествующие книги. Мы должны спросить, почему он это сделал. Между тем, главной причиной его отказа от этого подзаголовка очевидно было убеждение в примате высказывания. Фуко все больше склоняется к мысли, что в его предыдущих книгах преимущество способов высказывания над способами видения или восприятия выражено недостаточно. Это его отрицательная реакция на феноменологию. Но для него предпочтительность высказываний вовсе не противоречит исторической нередуцируемости видимого. Высказыванию принадлежит первенство постольку, поскольку у видимого есть свои собственные законы, своя автономия, которая стимулирует его взаимоотношения с господствующим элементом, с самодостаточностью высказываемого. Именно потому, что высказываемому принадлежит первенство, видимое противопоставляет ему свою собственную форму, которая поддается определению, но не редукции. Места видимости у Фуко не обладают ни тем же ритмом, ни той же историей, ни той же формой, что и поля высказываний, и примат высказывания имеет ценность только здесь и постольку, поскольку оно реализуется в чем-то нередуцируемом. Забвение теории видимостей искажает историческую концепцию Фуко, искажает чем-то его мысль, и его концепцию мысли. Ее превращают в некий вариант современной аналитической философии, с которой у Фуко не так уж много общего (за исключением, может быть, философии Витгенштейна, если брать у Витгенштейна проблематику специфических отношений между видимым и высказываемым). Фуко завораживало все, что он видел, слышал или читал, а археология, как он ее понимал, представляет собой своего рода аудиовизуальный архив (начиная с истории наук). Фуко испытывал радость, формулируя высказывания и воспринимая их от других людей только потому, что им владела и страсть видеть: его характеризует прежде всего голос, но и глаза тоже. Глаза, голос. Фуко никогда не переставал быть видящим, и в то же время его философия была отмечена новым стилем высказываний: у его видения и у его философии была различная поступь, разный ритм.