G.O.G.R.
Шрифт:
Зайцев подбоченился, раскрыл рот и сказал им:
– … – он ничего не сказал, потому что все они вместе с холлом особняка внезапно погрузились в непроглядную мглу, а все звуки, что шелестели в доме, прилетали с улицы – нырнули в ватную глухую тишину.
Зайцев вновь оказался в полной изоляции, пробить которую не мог даже с помощью своей гигантской натренированной воли. Он начал кричать и звать на помощь, потому что всерьёз испугался за собственную жизнь. В голове одна за другой начали выскакивать причины данной «отключки мироздания»: Зайцева ударили, оглушили… УБИЛИ!!!
– Нет! Нет! – запротестовал Зайцев
И тут в пустой темноте загрохотали голоса:
– Ежонков, да заткни его, ради бога! Чего он вопит, объясни мне, наконец??? – громыхнуло справа.
– Наверное, он увидел то, что его психика не в состоянии оценить!!!! – громыхнуло слева.
– Заставь его заткнуться! Все, кого ты пушишь, вопят, как резаные, а у меня вот такая голова! – зарычало справа.
– Проснись!!! – разорвалось сверху, и Зайцев вывалился из пустоты в некий свет и треснулся спиной обо что-то твёрдое.
– Чёрт, они у тебя постоянно валятся на пол! – проворчало слева.
– В нормальных клиниках пациентов погружают в гипносон на кушетках! – огрызнулось справа.
Зайцев немного пришёл в себя и обнаружил, что это твёрдое, обо что он треснулся спиной – обычный пол, покрытый стоптанным ленолеумом. Над ним склонились лица, а потом – у двух из этих лиц выросли длинные руки, которые ухватили Зайцева под мышки и водворили на нары, с которых он свалился. Зайцев понял, что до сих пор находится в той же камере, куда они его запихнули, и нету никакого дома, никакого Гопникова и никакого тракториста.
– Ну, что, убедились? – осведомился кургузый местный милиционер, расхаживая вокруг Зайцева с профессорским видом. – Этот Зайцев и есть идейный вдохновитель «чёртовой банды»! Он сам только что об этом сказал!
Зайцев опешил. Какой вдохновитель? Какая банда? Да он же ловил всех этих жуликов, которые пытались прибиться к его тихой деревеньке! Гойденко у него в камере сидел, а всё то, что он увидел сейчас – какой-то дурацкий сон!
Однако они не слушали его. Большой и усатый сказал:
– Ага, Кубареву теперь пуши!
И они ушли, заперев Зайцева в камере одного.
Ежонков хотел сначала влезть в мозги Серёгина, а Кубареву припасти на потом, однако Недобежкин привёл ему следующий аргумент:
– Нетушки, сначала ты мне вспушишь Кубареву! Допросим её, и я смогу отослать эту курицу, куда подальше из своего изолятора! Она мне тут в камере не нужна!
Кубарева сидела отдельно ото всех, и занимала своей персоной четырёхместную камеру. Да, невиданное расточительство, однако подбросить Кубареву в заполненный «номер» Недобежкину не позволяла совесть. Кубарева не прекращала жалобно плакать. Она раскаивалась во всём на свете: в том, что сдуру вышла за Кубарева, что не родила детей – тоже, сдуру, что не выучилась в университете и работала всего лишь дворником…
Пётр Иванович ожидал подвоха от всех, только не от Кубаревой, и до сих пор по-человечески не мог поверить, что это она заминировала подземный ход. По-человечески – не верил, но верил по-ментовски, и поэтому собирался записать все показания Кубаревой на диктофон, а потом – оформить в протокол. Для этого Пётр Иванович занял свободные нары напротив Кубаревой и включил диктофон.
– Ежонков, работай! – распорядился милицейский начальник и сел около
– Простите меня, я не знала, что так получится… – проканючила Кубарева, едва Ежонков к ней подошёл. – Кубарев спился окончательно, из милиции не вылазит, меня с работы выкинули, шо кутёнка, а говорят, сократили! С хлеба на воду перебивалась… Капусточки купить – и то, не на что было… На паперть бы пошла, но недельку так назад постучали ко мне в дверь. Кубарева дома не было, потому что он снова в милицию загремел…
Кубареву никто не гипнотизировал – Ежонков не успел вторгнуться в её мозг – она рассказывала сама, по доброй воле, которую у неё никто не отнял. Это было очень странно, как подумал Пётр Иванович, потому что когда «чёртова банда» решает что-то совершить – обязательно маскирует свои следы «звериной порчей». Забыли они, что ли?
– … Я дверь открыла, – продолжала тем временем Сабина Леопольдовна, не проявляя ни малейшей тенденции к срыву на «Ме», или «Бе». – А там стоит такой щёголь: в костюмчике, прилизанный, с барсеточкой… Я обомлела, а он прошёл в квартиру и дверь захлопнул…
– Сидоров! – шепнул Недобежкин сержанту. – Пойди-ка, принеси фотографии Интермеццо и Зайцева!
– Есть! – ответил сержант и тихо покинул камеру.
Сабина Леопольдовна не заметила, как вышел Сидоров, потому что была полностью поглощена жалостливым рассказом.
– Он дал мне штуковину, похожую на… пластилин, или сыр… и сказал, чтобы я на пустырь пошла. Там, за коновской шахтой есть такой пустырь, Лихое болото его в народе называли. Там когда-то взаправду болото было, да только, люди говорят, под землю ушло… И там, на пустыре, есть остатки дома, который разбомбило ещё в Отечественную войну. Его никто отстроить так и не смог, потому что пропадало там всё. Я ходить туда боялась, как огня, бо гиблое то место. А щёголь тот мне денег дал – целую тысячу долларов… Господи, для меня это богатство неслыханное, – сквозь слёзы шептала Кубарева. – Ну, я покрестилась, влезла в подвал и пристроила там эту лепёшку, как смогла, и хотела побыстрее убежать, чтобы ОНИ не набросились на меня и не утащили под землю…
– Простите, а они – это кто? – поинтересовался Недобежкин, поёрзав на нарах.
– Нечисть, да мазурики! – выплюнула Сабина Леопольдовна и залилась горькими слезами. – Они постоянно ко мне в окна лезли, стучали и выли, а тогда… тогда, когда вы меня поймали, я думала, что это они меня поймали и утащат сейчас…
В это время в камеру вернулся Сидоров. Он принёс не две фотографии, а почему-то шесть.
– Вот, – прошептал сержант и отдал Недобежкину всё, что принёс.
– Хорошо, – кивнул начальник, и, отыскав среди принесенных фотографий Интермеццо, показал его Кубаревой. – Скажите, Сабина Леопольдовна, этот человек к вам приходил?
Кубарева всмотрелось в предложенное лицо, но быстро отвергла его:
– Нет, это не он, тот другой был…
Недобежкин тем временем перебирал фотографии и обнаружил среди них «портрет» убитого Генриха Артеррана и пару фотороботов «Поливаевского мужика»: один в исполнении Поливаева, а второй – в исполнении Ершовой.
– Может быть, этот? – Недобежкин предложил Кубаревой «Мужика» Поливаева.
– А-а! – покачала головой Кубарева. – И этот другой.
– Ну, тогда, может быть, он? – Недобежкин показал Кубаревой «Мужика» Ершовой.