G.O.G.R.
Шрифт:
Вот это колется под гипнозом! И про киллеров вываливает, и про дань, и про девяностые! Да тут ещё ни одно дело придётся отдать на дознание! Вот, какой ценный кадр, а Недобежкин не хотел допрашивать его!
– Кашалот заставил меня изловить дворника. И сказал привести её в подземелье. Я привёл. И оставил… Там темно и страшно, там водятся черти, которые пожирают. Я убежал, не хотел туда больше лезть. Потом – милиция, схватили меня.
Утюг ни слова не сказал про Сумчатого. Теперь у него во всём был виновен Кашалот. Недобежкин твёрдо решил ещё раз «пригласить» «Большого Динозавра» из тюрьмы
– Ладно, Ежонков, расколдовывай Утюга! – распорядился Недобежкин, курсируя по камере. – Тут у нас ещё работка появилась!
Ежонков выпустил Утюга из лап гипноза, и тот вернулся в свою вялую апатию. Недобежкин досадовал на то, что по воскресеньям никто не работает, и выписать Кашалота из тюрьмы прямо сейчас он не сможет. Да, зря они дали его увезти – нужно было подержать ещё денёк. Но разрешение на Кашалота им дали всего на одни сутки… Чёрт, вся эта бюрократия так тормозит следствие!
Недобежкин постучал в дверь камеры три раза, что для Белкина звучало как: «Открывай!». Белкин послушался, отвалил в сторону тяжёлую дверь. В другое время Утюг сорвался бы с места и обязательно побежал бы к двери с воплем:
– Выпускайте честного человека!!
А сейчас – Утюг вяло сидел на нарах и не проявлял ничего, кроме безразличия к жизни. Недобежкин ломал себе голову над тем, чем бы ему ещё заняться, пока нельзя встретиться с Кашалотом. Пётр Иванович надеялся на то, что начальник ничего не придумает и отпустит подобру-поздорову домой. Но ошибся: Недобежкин придумал.
– Чёрный вооорон, я – не твоооой!! – собакой Баскервилей завыл в соседней камере Свиреев «Шубин», натолкнув Недобежкина на мысль.
– Белкин! – воскликнул милицейский начальник, и его клич запрыгал гулким эхом под серыми сводами коридора.
– А? – опешил Белкин, оглушённый начальственной громогласностью.
– Давай, волоки сюда этого «ворона»! – распорядился начальник, загоревшись новой идеей. – Покажем его Утюгу и посмотрим, узнают они друг друга, или нет! Если начнут брехать – будут узнавать под гипнозом! Ежонков, устроишь?
– Устрою, – нехотя согласился Ежонков, мечтая приехать домой под кондиционер и лечь на диван смотреть телевизор.
Когда его дежурство выпадало на воскресный день – Белкину в изоляторе делать было абсолютно нечего. Он только стоял тут день до вечера и плевал в потолок. Поэтому «страж ворот» проникся энтузиазмом Недобежкина и живенько вывел Свиреева из камеры.
– К Утюгу! – Недобежкин показал пальцем на незакрытую камеру Утюга.
– Есть! – отчеканил Белкин и втолкнул «духа штольни» к Утюгу.
Утюг на Свиреева даже не глянул – только забился в угол, как дикая мартышка.
– Харэ придуриваться! – разозлился на него Недобежкин. – Ар-ртист, чёрт побери! Вылазь оттуда!
– Чего ещё? – капризно заныл Утюг, повернувшись к «Шубину» Свирееву.
– Уй, а я этого гуся знаю! – вдруг обрадовался «Шубин», присмотревшись к Утюгу. – Не, слышьте, начальники я его видал где-то! Чёрт, дай бог памяти!
«Шубин» принялся скрести плешивую макушку, размышляя, где бы он мог видеть такого субъекта, как бандит Утюг.
– Не, начальники, не помню! –
– У «Шубина» – порча! – тихонько, вкрадчиво напомнил Ежонков, подсунувшись Недобежкину под руку. – Он может только под гипнозом вспомнить!
– Пуши! – разрешил Недобежкин.
Ежонков начал пушить, но Свиреев «Шубин» не вспушился. Он застыл, раскрыл глазищи и выплюнул только:
– Бык-бык!
– Чёрт! – плюнул Недобежкин. – Утюг!
– Ну, что? – обиделся Утюг. – Я тут жить не хочу, а они мне пихают этого крота! Это он заставил меня дворничиху воровать! Он от Кашалота, на Кашалота пашет, кротовая зараза!
Утюг скинул апатичные оковы и с рыком накинулся на загипнотизированного «Шубина», вцепившись скрюченными пальцами в его мятый воротник.
– Ну, я тебе, фашист, накостыляю! – рычал он и дёргал Свиреева, пытаясь повалить на пол.
Но Свиреев под гипнозом сделался несгибаем, как колосс. Сколько Утюг ни дёргал его – он прочно стоял на ногах и не шевелился.
– Оттащить! – Недобежкину не понравился этот «рестлинг», и он решил разнять «титанов».
Серёгин подскочил к Утюгу, быстро скрутил ему руки и оттянул от Свиреева. Утюг фыркал, пыхтел вырывался, и с него валил воображаемый пар, а вот Свиреев продолжал стоять, как стоял. Петру Ивановичу даже пришлось заключить Утюга в наручники, чтобы усмирить его.
– Ну, Свиреев у них давно в обороте, – пробормотал Недобежкин. – И память они ему удалили. Всё, бросаем их… Испортили воскресенье вконец!
Начальник тоже хотел домой отдыхать, и поэтому «распустил консилиум», а Белкину приказал водворить Свиреева «домой». Ежонков ускакал газелью и даже съехал по перилам, не побоявшись сорваться и стукнуться об пол. Пётр Иванович был куда осторожнее, и поэтому пошёл по лестнице пешком.
Внизу, в дежурной комнате на первом этаже поднялось оживление: Усачёв передавал дежурство Казаченке.
…Ночь окутала землю сизой таинственной мглою, пронизанной странными шорохами, что зарождались где-то в далёких закоулках и медленно угасали, пронёсшись над уснувшей землёй. Чёрные силуэты домов вырисовывались в тусклом свете уличных фонарей и отбрасывали длиннющие густые тени на асфальт и газоны. Свежий ветерок холодил, принося с собой загадочные ночные запахи, в разрывах серых туч сверкала полная луна, под которой стремглав носились летучие мыши. Всё спало и все спали – никто не хотел задерживаться на мглистых улицах, где за каждым тёмным углом могут подстеречь. И лишь храбрый охотник, ловец чудищ, спаситель мира Михаил Брузиков, «Донецкий Ван-Хельсинг», сидел в засаде в густом кусте около двухэтажного старого дома, что пристроился посреди тихого парка вдали от автострад. В доме тоже все давно спали, и все окна тонули во мгле. Но Брузикову не нужны были ВСЕ окна. Он наблюдал лишь за одним окном – за тем, свет в котором не зажигался никогда, за окном пустой квартиры, которая с недавних пор никому не принадлежала, в которой поселилось нечто чуждое. Этой ночью, в полнолуние, это чуждое ему и предстоит поймать или уничтожить. Иначе – Брузиков знал – оно может уничтожить не одного мирного слабого беззащитного человека…