Гадание на кофейной гуще
Шрифт:
— Я думаю, вдруг кто-то подслушал и сделал, как мы рассказывали, — честно призналась я. — Может, в милицию надо заявить?
— Ну, вот, — мама повернулась к папе, — а ты уверял, она у нас уже взрослая. Ребенок ты у нас еще, Танька. Романтический ребенок.
Я мрачно заметила:
— Не вижу в убийстве никакой романтики.
Но они уже не слушали, обсуждая, как поступить с Лилькой. То, что она останется у нас, очевидно, но вопрос состоял в том, вызывать ли ей врача. Мои мудрые домыслы не произвели никакого, ну, ни малейшего впечатления. И я подумала: «И слава богу. Они
Похороны состоялись в среду. Лилька на них не пошла. С ней вообще было плохо. Она впала в апатию, иногда прерываемую жуткими истериками, во время которых она снова и снова обвиняла себя в Сережиной смерти. Я пыталась отвлечь ее, но это оказалось невозможным. Она была не в состоянии ни читать, ни даже нормально разговаривать. Казалось, она вообще не способна сосредоточиться. Она забывала тушить за собой свет или выключать кран, а однажды зажгла спичку и в прострации держала ее в руке, пока огонь не коснулся пальцев. Врача ей вызвали, однако наша участковая умеет лишь одно — выписывать больничный, указывая в нем диагноз «острое инфекционное заболевание». Не знаю, кем надо быть, чтобы принять заболевание моей подруги за инфекционное.
Поминки проходили у Угловых дома. Я ни разу до этого там не бывала. Комната Сережки меня поразила. Я сразу вспомнила полузабытое слово «сибаритство». Пол покрыт мягким пушистым ковром, на широкую тахту тоже наброшено что-то пушистое, а стенные полки украшены экзотическими минералами дивной красоты.
— А вот это — чашечка для сакэ, — плача, указала мне его мама, Валентина Алексеевна. Она все говорила и говорила о сыне, словно надеялась, что это его воскресит. Я представляла на ее месте собственную маму, и мне хотелось завыть. Только это вряд ли было бы уместно, и я слушала, крепясь из последних сил.
— Для сакэ? — механически уточнила я.
— Да. Ему подарила ее Галя. Она знает, как он любит подобные вещи. Он ведь необычный, он не такой простой, как мы с ней. Когда он родился, медсестра сразу сказала: «В жизни не видела такого красивого ребенка!» Смотрите, это настоящая японская роспись, ручная работа. И вот футлярчик, кожаный! Он ходил с этой чашечкой в гости и пил из нее коньяк, и все удивлялись, какой он изысканный.
— Перестань, мама! — нервно вмешалась Галя. — Тане это совершенно неинтересно.
Я вежливо удивилась:
— Почему? Да, Сережа необычный.
— Да уж не тебе его оценить. — Я поняла, что бедную Галю трясет. — Ты, наверное, была и рада, когда он умер. Только ты одна и была рада!
— Галя, — попыталась убедить ее я, — это не так. Я хорошо к нему отношусь.
— Ты? И ты думаешь меня обмануть? — она почти кричала. — Сперва ты дала ему от ворот поворот, да в такой форме, что он ночей потом не спал, да, да, да! Ты ведь не можешь просто, тебе все надо с вывертами, чтобы побольнее ущипнуть! Ты ведь у нас самая умная, да, ты всех нас насквозь видишь? Ты всех нас будешь учить, да?
Вокруг нас уже собралась толпа. Народу на поминках была масса — наши два сектора плюс человек десять незнакомых. Все успели хорошенько выпить и теперь с интересом озирали нас.
— Галочка! — жалобно повторял Владик. — Опомнись, Галочка!
Но Сережина сестра лишь отмахивалась от жениха, как от назойливой мухи, и не переставала кричать. Тогда к ней приблизился Андрей Глуховских и дал звонкую пощечину. Галя словно захлебнулась, а потом закрыла лицо руками и убежала в соседнюю комнату. Андрей двинулся за ней.
— Че это она на тебя, а? — поразился Иван Иванович. — Че ты ей сделала?
Валентина Алексеевна уперлась в меня напряженным больным взглядом, и мне стало страшно. Почему-то я зажмурилась. Хотелось свернуться в клубок и спрятаться в угол.
— Идемте, — настойчиво повторил чей-то голос. — Простите, но Тане стало плохо, ей следует уйти. Идемте, Таня.
На воздухе я пришла в себя. Юрий Владимирович держал меня за руку и тянул вперед.
— Полегче? — сочувственно спросил он, руку тотчас отпустив.
— Все в порядке, спасибо, — ответила я. Сейчас он тоже поинтересуется, с чего это Галя на меня взъелась, а я так не хочу об этом слышать!
Я и не услышала. И в который раз подумала, что, не будь он женат, я б могла в него влюбиться. Он заговорил совсем о другом:
— Взять такси или вам лучше прогуляться?
— До метро я пройдусь, а то в голове гудит, — призналась я. — А там мне недалеко. Я доберусь сама, спасибо.
Юрий Владимирович спокойно покачал головой:
— Это исключено. Во-первых, уже поздно, а во-вторых, даже вашему самообладанию есть предел. У вас в семье наверняка крайне редко повышают голос, так?
— Почти никогда. Папа считает, что криком ничего не решишь.
— Ваш папа молодец. Я доведу вас до квартиры.
Это странно, но я словно слышала непроизнесенные вслух логические связки. «У вас в семье редко повышают голос, вы не привыкли к крику и поэтому сейчас измучены. Ваш папа молодец, так что не стоит огорчать его, возвращаясь по темным улицам в одиночестве». Подобное бывало у меня с Лилькой.
— Я должна была позвонить ему, выходя, — зачем-то сообщила я. — А я забыла. А сотовый разрядился.
— Возьмите мой.
— Да нет, не надо. Я звоню, чтобы он знал, во сколько меня встречать.
— Ваш папа молодец, — повторил Юрий Владимирович. — А моя Светка считает, что ей море по колено. Пятнадцать — самый опасный возраст.
Я быстренько подсчитала, что отцом он стал в двадцать два.
— Что, она тоже забывает звонить? — улыбнулась я.
— Случается. Впрочем, она девочка добрая и понимает, что я волнуюсь. Но полагает, это просто причуда с моей стороны. Она у меня непуганая.