Галобионты
Шрифт:
– Это уже не важно, – ответил Степанов, не поворачивая головы.
– А если он получится не таким, как вы хотите? – продолжал настаивать Геракл.
– У нас будет возможность с этим разобраться, – Антон Николаевич досадливо поморщился и добавил: – перестань беспокоить меня по пустякам и делай, что тебе велено.
– Да, Хозяин, – ответил Геракл, склонившись над гебуртационной камерой.
Странное чувство возникло у него, когда, заглянув в оконце, он видел лицо мужчины.
«Может, это потому, что я первый раз осуществляю адвентацию?» – подумалось Гераклу. Но тут же он вынужден был признаться себе, что дело состоит совсем не в этом. Почему-то при взгляде на это бледное лицо с правильными чертами, ему на память пришел эпизод с Еленой. Как и тогда, на него нахлынула буря разнообразных
Тем не менее, понимая это, он не находил оправдания необъяснимой странности Степанова. В момент, когда они лишились большей части галобионтов, необходимо было позаботиться о достойной замене им, особенно в свете последних событий. Нужно было быть слепцом, чтобы не видеть, какой опасности подвергается База и все дело его жизни. И вот, вместо того, чтобы приложить максимальные усилия для своей защиты, Степанов с головой ушел в заботу об одном-единственном, по-видимому, очень дорогом ему существе, не принимая во внимание, что это легкомыслие ставит под удар и саму женщину. Геракл вполне ясно представлял себе, что будет, если Дзержинец узнает о существовании двоих галобионтов пятой серии. Он достаточно хорошо успел изучить полковника и был уверен, что такой человек не простит профессору его лжи. База, и сам Степанов, и так уже висели на волоске. Один приказ Дзержинца и от нее не останется и следа. Геракла удивляло, что Хозяин не задумывается над этим.
Перемены в профессоре он подметил еще по возвращении на Базу. Приближаясь к ней, Геракл с некоторой тревогой ожидал тщательного тестирования, которому обязательно подвергнет его Хозяин. Старался придумать правдоподобный рассказ, опасаясь, что Степанов сразу распознает все недомолвки и отступления от истины. Однако при встрече разговор потек по иному руслу. Хозяин все же обратил внимание на некоторые нюансы в поведении Геракла, но не придал им должного значения. Уже одно это настораживало, наводя на подозрения. Сцена в лаборатории, когда профессор вел себя, словно душевнобольной, еще более утвердила Геракла в его подозрениях.
Но окончательно он утвердился в мысли, что Хозяин несколько «не в себе» после взрыва на Базе. Чувствовалось, что Антон Николаевич всецело поглощен мыслями о галобионте-женщине и его не интересует ничто, кроме нее. В момент, когда Геракл окончательно понял это, в его душе шевельнулось ощущение, поразившее его самого своей кощунственностью – он осуждал Хозяина. Нельзя ставить под удар все, созданное годами тяжелейшего труда, только ради воплощения в жизнь какой-то безумной мечты. Хозяин сам учил Геракла, что каждый поступок обязательно должен быть обусловлен только одним понятием, которое он называл важнейшим и ценнейшим, и без которого, по его словам, невозможно достигнуть в жизни ничего. Степанов говорил о целесообразности.
– Все, что ты когда-нибудь сделаешь, даже ничтожная мелочь, может быть продиктовано только одним мотивом – мотивом целесообразности, и никаким иным, – часто повторял Степанов, – это, как закон жизни, как боль и наслаждение, как усталость и отдых. Для тебя нет понятия добра и зла, забудь о них, если еще помнишь, есть только целесообразность.
Однажды Геракл попытался возразить Хозяину.
– А как же то, что написано во всех книгах, которые вы мне давали? – спросил он.
– Я хотел, чтобы ты набрался как можно больше опыта, научился мыслить широкими категориями, мог разбираться в людях. Уверен, ничто не способно развить в мыслящем
Во многом она должна согласовываться с человеческой – это безусловно, но в то же время она не может быть ей идентична. Ты понимаешь меня, мой друг?
– Я понимаю, что отличаюсь от людей, – только и ответил Геракл.
– И тебе это нравится, не так ли, мой друг?
Геракл ответил не сразу, это не укрылось от Хозяина.
– Или ты не доволен этим? – настороженно спросил Антон Николаевич.
– Я доволен, Хозяин, – отозвался Геракл, – но мне хотелось бы понять людей.
– Это похвальное желание, мой друг, но не стоит слишком сильно к этому стремиться. Ты гораздо интереснее и ценнее как вид. Ты наделен столькими возможностями, что достоин быть божеством для всех людей. Именно поэтому ты должен иметь свою собственную концепцию. Для тебя не существует понятий морали, нравственности, категорий добра и зла.
Только целесообразностью должны мотивироваться твои поступки. Считай добром лишь то, что для тебя является благом. Соответственно, зло для тебя то, что несет тебе вред. Все очень просто, не так ли?
– Слишком просто, Хозяин.
– А разве это плохо?
Геракл пожал плечами.
– Все правильно, мой друг, – Степанов отечески улыбнулся, – тебе еще трудно определиться. Твое самосознание нельзя будет считать окончательно оформившимся до тех пор, пока ты не приобретешь практический опыт. Как бы ты ни был подкован теоретически, нужны собственные переживания и впечатления.
Ты их обязательно получишь. Для тебя не секрет, что такое установка психопрограммы, или зомбирование. Ты также знаешь, что по обязательному правилу, введенному нашим куратором, мы обязаны подвергать каждого галобионта этой процедуре.
– Мне хорошо известно об этом, Хозяин, – ответил Геракл, до мелочей знавший всю специфику работы профессора.
– Так вот, мой друг, – продолжал Степанов, – если бы полковник, не ровен час, узнал о том, что твой мозг остался в этом плане девственно чистым, он не допустил бы такого. Дзержинцу нужны рабы, которые беспрекословно выполняли бы любой его приказ и по одному его слову готовы были бы принести ему в жертву свои жизни. Он не отдает себе отчета, что при этом невозможно рассчитывать на независимость суждений, без чего, в свою очередь, невозможно становление независимой личности. Мне, в отличие от полковника, нужен не раб – их у меня и так уже достаточно, мне нужен друг, на которого я мог бы положиться, как на самого себя. В этом смысле ты можешь считать себя избранником судьбы. Именно тебе выпала эта почетная участь. Ты должен быть горд этим, мой друг.
Геракл низко склонил голову, даже покраснев от переполнявшей его глубочайшей признательности. Степанов был для него отцом, наставником, идолом, к каждому слову которого он прислушивался, как к гласу свыше. Мог ли он тогда представить себе, что пройдет какое-то время и его отношение к Хозяину претерпит кардинальные изменения?
– Мы с тобой тесно связаны общими устремлениями, общим мировоззрением, общим знанием, – проникновенно сказал тогда Степанов, положив руку на плечо Гераклу, – поэтому закон целесообразности является общим для нас обоих. То, что целесообразно для меня, соответственно, целесообразно и для тебя и наоборот, то, что является целесообразным для тебя, должно быть таковым и для меня. Все очень просто, не правда ли мой друг?