Галобионты

Беляев Иван

Впервые за все последнее время при упоминании сбежавшего ассистента в лице Степанова промелькнула искра интереса.

– Что он хотел сделать? – спросил профессор.

– У меня нет точных данных об этом, но подозреваю, что Тихомиров собирался обнародовать информацию о ваших экспериментах.

– С чего вы это взяли, полковник? – с искренним недоумением спросил Степанов.

– Вы считаете, что он не мог так поступить?

– Я отлично знаю Тихомирова, он всегда был безупречен. Никогда не пооверю, чтобы он мог так поступить. Единственное предательство, на которое он способен, это попытаться бросить работу на Базе

и затеряться среди людей. Признаюсь, иногда мне приходило в голову, что Михаил Анатольевич может предпринять такую попытку, да и то для того только, чтобы доказать мне, как он мне необходим.

– В таком случае, Антон Николаевич, знайте, вы недостаточно проницательны. Судя по нашему с ним последнему разговору, он решился на более отважный и рискованный поступок. Глядя на вас, Антон Николаевич, я с прискорбием вынужден констатировать, что вы даже не осознаете всю глубину обиды, нанесенной вами бедняге Тихомирову. Я должен быть зол на него, но вместо этого я испытываю величайшее сочувствие к этому затравленному и задавленному вами человеку, посвятившему вам всю свою жизнь. При всем уважении к вам, Антон Николаевич, я должен сказать, что считаю вас подлецом по отношению к Тихомирову.

– Если бы я мог высказываться столь же откровенно, сколь и вы, полковник, вы могли бы услышать много интересного о моем отношении к вам.

– Не думайте, пожалуйста, что это станет для меня сюрпризом, Антон Николаевич, – произнес полковник голосом, от которого у профессора холодок побежал по спине, – я знаю, как вы ко мне относитесь. Но это меня совершенно не волнует, потому что я уверен, что могу проконтролировать любое ваше действие.

– Если вы так всесильны, то почему вы не смогли проконтролировать действия Тихомирова? – воскликнул Степанов, совершенно выведенный из равновесия уничижительными словами полковника.

– На это есть причины, я не собираюсь делиться ими с вами. Одно могу сказать определенно: можете не рассчитывать, что я оставлю проблему ваших с Тихомировым взаимоотношений невыясненной. Больше всего меня удивляет, что вас совершенно не интересует судьба Михаила Анатольевича. Неужели вы его настолько презираете, что вам даже не интересно, жив он, или мертв?

– Вы хотите сказать, что он мертв? – впервые при упоминании Тихомирова профессор проявил настоящую заинтересованность.

– Уверен, что если даже он все еще жив, то это физическое состояние продлится недолго.

– Могу ли я попросить вас перестать выражаться загадками, полковник?

– Ваш ассистент находится сейчас в руках у руководителя одного из подразделений некой спецслубжы. Это равносильно катастрофе. Теперь вы понимаете, к чему привели все ваши безумные поступки и нежелание контролировать свои эмоции?

Не на вас ли, Антон Николаевич, лежит ответственность за все, что произошло здесь? Я собираюсь выяснить этот вопрос.

– И что вы сделаете, если окажется, что виноват я? – еще громче крикнул Степанов. – Что вы сможете со мной сделать? Убить? – вряд ли, я вам еще ох как пригожусь! Заточить в заключение? – Я и так в нем нахожусь уже столько лет! Так что ничего вы со мной не сделаете, полковник, – с издевательским смехом закончил Степанов.

– Антон Николаевич, откуда такая дерзость? – спросил Дзержинец, внимательно вглядываясь в профессора.

Впервые за долгое время из знакомства поведение Степанова всерьез обеспокоило полковника.

– Вы

умный человек, это бесспорно, – произнес Антон Николаевич, продолжая посмеиваться, – но вам не хватает умения разбираться в тончайших нюансах психологического состояния человека. Вы потеряли бдительность и перестали обращать внимание на то, что происходит между нами и Тихомировым. А между тем, вам стоило бы обратить на нас побольше внимания.

– Антон Николаевич, – произнес полковник с нескрываемой неприязнью, – я не считаю вашу персону настолько значительной, чтобы тратить время, которого у меня не так много на подмечание нюансов вашей психологии. Если возникнет необходимость, я сумею расправиться с вами. Единственная моя ошибка заключается в том, что я не считал нужным демонстрировать вам это. Но я исправлю этот досадный недочет, будьте уверены.

– Я не боюсь вас, полковник, – Степанов повысил голос, – вам меня не запугать!

Дзержинец, не удостоив профессора ответом, круто повернулся и направился к выходу из кабинета. Он знал, что Геракл находится в главной лаборатории и пошел туда, чтобы поговорить с галобионтом. Наконец и до него начала доходить причина столь разительной перемены в настроении Степанова. Профессор вдруг стал проявлять взявшуюся невесть откуда недюжинную душевную силу. Это можно было объяснить лишь тем, что у него вдруг появилась крепкая моральная поддержка. Такую поддержку мог оказывать Степанову только тот, в ком он был уверен на сто процентов и кого считал достаточно сильным, чтобы помочь профессору противостоять давлению полковника. Здесь не могло быть двояких выводов. Этим индивидом был Геракл. Поняв это, Дзержинец захотел пообщаться с галобионтом, чтобы подтвердить эту мысль и составить, в конце концов, собственное, независящее от Степанова мнение о Геракле.

В тот момент полковнику и в голову не приходило, что помимо Геракла и галобионтов второй и третьей серии на белом свете живут и здравствуют и другие индивиды, еще более совершенные, чем те, о наличие которых ему было известно. Дзержинец понимал, что Степанов осмелел далеко не случайно, но, тем не менее, не предполагал, что границы дерзости профессора простираются настолько далеко.

Каково же было изумление полковника, когда он не обнаружил Геракла ни в главной лаборатории, ни в других отделениях Базы. Спустя несколько минут безрезультатных поисков галобионта, Дзержинец стремительно вошел в кабинет, где он оставил Степанова. Профессор, как ни в чем не бывало, сидел за своим столом и с отрешенным видом перебирал какие-то бумаги. Было видно, что его совершенно не заботит дальнейшая судьба Базы – нужно было еще столько сделать для ее восстановления, по лицу же профессора становилось ясно, что он не собирается ударить и пальцем о палец.

– Где Геракл? – спросил Дзержинец, надвигаясь на Степанова.

– Геракл? – рассеянно переспросил профессор, не поднимая головы.

– Я спрашиваю, где ваш помощник?

– Наверное, он проверяет наружные объекты, – безо всякого выражения отозвался Степанов.

На некоторое время в кабинете установилась тишина, пронизанная тревожным ожиданием. Профессор поднял, наконец, голову и взглянув на полковника, замер, пронзенный тяжелым взглядом Дзержинца. Налет дерзости начисто слетел со Степанова. Его тело налилось свинцовой тяжестью, язык отказывался повиноваться, на лице застыло виновато-испуганное выражение.