Галя Ворожеева
Шрифт:
И опять ее не было целый год. Валерка уже не говорил о ней ребятишкам.
Однажды няня погладила его вихрастую голову и сказала:
— Я сегодня схожу к твоей маме, я приведу ее к тебе.
— Не надо, — совсем по-взрослому попросил Валерка. — Не надо, чтобы она приходила. Она меня не любит.
С детства его окружало все казенное: классы, мастерские, клуб, общежитие с установленными в ряд кроватями, с одинаковыми одеялами и желтоватыми бязевыми простынями в дегтярных печатях, тумбочки, плакаты, лозунги на стенах…
Проходя
И вот как-то в училище появилась новая преподавательница литературы: в талии тонкая, на ногу легкая, как в старых романах — синеглазая, пахнущая духами. Все девушки и молодые женщины Валерию казались прекрасными. А особенно ему нравились женщины, пришедшие с мороза. Их лица всегда пылают, а на ресницах висят росинки от растаявшего инея.
Привязчивый, ласковый, он влюбился в учительницу, которая с увлечением читала на уроках стихи и рассказывала о поэтах.
Однажды Валерка доверчиво попросил:
— Наталья Яковлевна, вы пригласите меня как-нибудь к себе!
Сначала учительница не поняла его, но, когда Валерка объяснил, что он еще ни разу не был в обыкновенной квартире, где живет какая-нибудь семья, она сразу же позвала его к себе в дом.
Валерка с любопытством бродил по комнатам. Вещи в них не были одноликими, они сверкали, разноцветные и нарядные. И стояли они в комнатах по-всякому, а не с унылым однообразием, по предписанию завхоза.
И дети, одетые в пестрое, необычное, разное, бегали, как хотели и где хотели. Их было двое: Коля лет восьми и трехлетняя Нелли.
Коля показывал альбом:
— Вот бабушка, а это дедушка. Здесь тетя и дядя. Двоюродная сестренка.
«Ишь ты, и бабушка, и тетка есть у пацана, и еще кто-то», — удивился Валерка.
— А это что? — спросил он.
— Это сервант, — ответил Коля.
Валерка с удовольствием провел рукой по светлому, полированному дереву. За толстыми стеклами на стеклянных полочках стояла диковинная посуда.
— А этот шкаф как называется?
— Шифоньер.
— А это?
— Трельяж. А вот телевизор.
— Телевизор я знаю.
А сколько было книг на полках! Как в библиотеке.
Валерка с нескрываемым восхищением разглядывал и трогал все эти полированные, крытые лаком, сверкающие вещи. В трех комнатах было так уютно и необычно, что не хотелось уходить. Острая тоска поразила Валерку.
Но самым удивительным здесь была жизнь людей.
Свои семнадцать лет он скоротал в общежитии. И хотя хорошо к нему относились няни, воспитательницы, педагоги, но все это было не то, что крылось за словами «мама, папа, братишка, сестренка». И сытый
Валерку пригласили обедать. Это впервые в жизни его пригласили.
Да разве можно сравнить большущую, гудящую столовую с семейным обедом за круглым столом в нарядной комнате?
И вкус домашней еды был совсем другой, чем у варева на столиках с шаткими алюминиевыми ножками и пластмассовыми столешницами. Совсем, совсем другой!
За круглым столом сходились не просто торопливо поесть. Это было место встречи всей семьи, здесь отдыхали, шутили и рассказывали друг другу о своих делах.
Девочка сразу же почувствовала доверие к Валерке, забралась к нему на колени. И когда он коснулся руками теплого чистого ребенка, когда по лицу защекотали волосики-паутинки, он даже зажмурился от небывалого прилива нежности и тоски. Неужели и он когда-нибудь так же будет жить?..
После окончания училища Валерку направили работать на строительство новых корпусов сельхозинститута. Теперь он жил в рабочем общежитии.
Тут к нему и заявилась полупьяная, дряблая, с какими-то гнедыми волосами женщина.
Нет, не мог Валерка почувствовать к ней что-то родственное. Она требовала, чтобы он переехал к ней. Валерка отказался. Через месяц его вызвали в суд.
— Зачем же вы это?.. — спросил у матери удивленный и расстроенный Валерка. — Я бы и так помогал вам.
— Это еще вопрос: помогал бы или нет, — ответила она, — а тут уж верняк, — бухгалтерия будет с тебя как с миленького высчитывать. Ты обязан, я твоя мать!
Валерка смотрел на нее пораженно.
После этого он не смог не только встречаться, но даже и жить с ней в одном городе. Денег на большую дорогу не было, и поэтому он просто уехал на электричке в ближний совхоз трактористом. Здесь он сразу же подружился с Шуркой Усачевым и стал жить у него.
Крепкий, большой дом с голубыми наличниками стоял у самого леса. Улица была пустынная, заросшая травой, облепленной белым гусиным пухом. Среди улицы росли сосны — она упиралась прямо в бор.
— Вот помру, хозяином будешь, — как-то сказала мать Шурке. — Дом-то хороший. И хлев, и сарай. Куры, поросята — все тебе, сынок. Женился бы ты скорее.
— На черта он мне, этот дом, — ответил грубоватый Шурка. — Сейчас время не то!
— Как это на черта? — изумилась мать. — Что за хлебороб без дома? Где ему приткнуться? Как жить? Дом — сердцевина жизни.
Легкомысленное отношение Шурки к дому расстроило мать. И что это за молодняк пошел в селах? В город, что ли, все навострили лыжи? Хозяйство им не нужно, от собственности шарахаются, им печка, и та ни к чему — в столовую бегают. Хлеб-то вот в деревнях уже не пекут, в магазине покупают…