Ган Исландец

— Вотъ до чего доводитъ любовь, сосдъ Ніэль! Бдняжка Гутъ Стерсенъ не лежала бы теперь на этой большой черной плит, какъ морская звзда, забытая отливомъ на отмели, если-бы заботилась только о починк челнока и ветхихъ стей своего отца. Да утшитъ святой Усуфъ нашего стараго товарища въ постигшемъ его несчастіи!

— Да и женихъ ея, — подхватилъ чей-то пронзительный дрожащій голосъ: — этотъ красавецъ Жилль Стадтъ, не лежалъ-бы тутъ рядомъ съ ней, если бы вмсто того, чтобы

волочиться за богатствомъ въ проклятыхъ рудникахъ Рерааса, онъ качалъ люльку маленькаго брата подъ закоптлой кровлей своей хижины.

— Э! Матушка Олли, твоя память старетъ вмст съ тобою, — возразилъ сосдъ Ніэль, къ которому обращена была первая рчь. — У Жилля никогда не было брата и тмъ трудне бдной вдов Стадтъ переносить свое горе. Хижина ея теперь совсмъ осиротла и взоры матери, ища утшенія въ неб, будутъ встрчать лишь ветхую кровлю, подъ которой виситъ опустлая люлька сына, въ цвт лтъ простившагося съ жизнью.

— Несчастная мать! — вздохнула старая Олли:- а парень самъ виноватъ… зачмъ понесло его въ Рераасскія рудокопни?

— Право, — сказалъ Ніэль:- эти адскіе рудники берутъ съ насъ по человку за каждый аскалонъ мди. Не такъ-ли, кумъ Брааль?

— Рудокопы — это безумный народъ, — отвтилъ рыбакъ. — Чтобы жить, рыба не должна покидать воды, а человку не слдъ спускаться въ ндра земли.

— Но если работа въ рудникахъ нужна была Жиллю Стадту, чтобы сыграть свадьбу съ своей невстой? — замтилъ изъ толпы молодой парень.

— Э! — прервала его Олли:- разв можно подвергать жизнь свою опасности ради страсти, которая не стоитъ такой жертвы. Нечего сказать, славное брачное ложе доставилъ Жилль своей возлюбленной!

— Значитъ, молодая двушка утопилась съ отчаянія, узнавъ о смерти своего жениха? — освдомился другой любопытный.

— Что за вздоръ! — грубо закричалъ какой-то солдатъ, расталкивая толпу. — Я хорошо знаю эту двочку, она действительно была помолвлена съ молодымъ рудокопомъ, придавленнымъ обваломъ скалы въ шахтахъ Сторваадсгрубе, близъ Рераасса. Но она также была любовницей одного изъ моихъ товарищей, и когда третьяго дня она тайкомъ отправилась въ Мункгольмъ отпраздновать съ своимъ дружкомъ смерть жениха, лодка ея наткнулась на подводный камень и Гутъ утонула.

Смшанный шумъ голосовъ поднялся въ толп. «Врешь, служба» кричали старухи; молодежь молчала, а сосдъ Ніэль ехидно напомнилъ рыбаку Браалю свое глубокомысленное изреченіе: «Вотъ до чего доводитъ любовь!» Солдатъ, не на шутку раздраженный сварливымъ бабьемъ уже послалъ ему названіе: «старыхъ вдьмъ кираготской пещеры», оскорбительный эпитетъ, съ которымъ трудно было безропотно примириться, какъ вдругъ повелительный грубый голосъ, закричавшій: «тише, тише, болтуны!» положилъ конецъ препирательствамъ.

Все смолкло, подобно тому какъ при крик птуха водворяется тишина въ сред раскудахтавшихся куръ.

Прежде чмъ продолжать нашъ разсказъ, не лишне будетъ описать мсто, гд происходила вышеописанная сцена. Читатель, безъ сомннія, уже догадался, что мы въ одномъ изъ тхъ зданій, которыя человколюбіе и общественное призрніе посвящаетъ для послдняго пріюта безвстныхъ труповъ, по большей части самоубійцъ, жизнь которыхъ не богата была красными днями.

Здсь безучастно толпятся любопытные, зваки холодные

или сердобольные, но часто безутшные друзья и родные, которымъ долгая, невыносимая неизвстность оставила эту послднюю горькую надежду.

Въ эпоху давно минувшую, въ стран мало цивилизованной, куда мы переносимъ читателя, еще и не помышляли превращать эти убжища въ вычурно мрачные памятники, какъ то длаютъ теперь наши столицы, блещущія золотомъ и грязью. Солнечные лучи не проникали туда и, скользя по артистически украшенному своду, не освщали ряда возвышеній, изголовья которыхъ готовятъ какъ бы для сна. Если отворялась дверь сторожки, взоръ, утомленный зрлищемъ голыхъ, изуродованныхъ труповъ, не могъ отдохнуть, какъ въ наше время, на изящной мебели и рзвящихся дтяхъ.

Смерть являлась здсь во всей своей отвратительной нагот, во всемъ ужас: тогда не пытались еще украшать полуистлвшій скелетъ лентами и саваномъ.

Помщеніе, въ которомъ происходила вышеописанная сцена, было обширно, а парившая въ немъ темнота придавала ему еще боле фантастическіе размры. Дневной свтъ проникалъ туда лишь черезъ низенькую, четырехугольную дверь, ведшую къ Дронтгеймской пристани, да въ отверстие, вырубленное топоромъ въ потолк, откуда, смотря по времени года, падали дождь, градъ или снгъ на трупы, расположенные какъ разъ противъ отверстія.

Желзная балюстрада, высотою по грудь взрослаго, длила это помщеніе во всю ширину. Въ переднее отдленіе входили постители через вышеупомянутую четырехугольную дверь, въ заднемъ — виднелось шесть длинныхъ чернаго гранита плитъ, размщенныхъ въ рядъ и параллельно другъ дружк. Боковая, маленькая дверь служила входомъ въ каждое отдленіе для сторожа и его помощника, которые занимали остальную часть зданія, примыкавшую къ морю.

Рудокопъ и его невста лежали рядомъ на двухъ смежныхъ гранитныхъ плитахъ. Тло молодой двушки начало уже разлагаться, судя по широкимъ синимъ и багровымъ полосамъ, которыя тянулись вдоль ея членовъ, соотвтственно ходу кровеносныхъ сосудовъ. Черты лица Жилля были мрачны и суровы, но трупъ его такъ страшно былъ изуродованъ, что невозможно было судить, тотъ-ли это красавецъ, о котором говорила старая Олли.

Перед этими-то обезображенными останками, среди молчаливой толпы начался вышеприведенный разговоръ.

Рослый, сухощавый человкъ пожилыхъ лтъ, скрестивъ руки и опустив голову на грудь, сидлъ въ самомъ темномъ углу морга [1] на поломанной скамь. Казалось, онъ не обращалъ ни малйшаго вниманія на происходившее вокруг него, но вдруг поднявшись съ мста, онъ крикнулъ: «Тише, тише, болтуньи!» и протянулъ руку солдату.

Воцарилась тишина. Солдатъ обернулся и громко расхохотался при вид новаго собесдника, изможденное лицо котораго, рдкiе, растрепанные волосы, длинные пальцы и полный костюмъ изъ оленьей кожи достаточно оправдывали столь неожиданную веселость. Между тмь въ толп женщінъ поднялся сдержанный говоръ: