Гарь
Шрифт:
— Могу я сесть рядом?
Лина кивнула. Стало теплей.
— Расскажи мне, как живётся в городе Папоротников и Цапель.
Она уже слышала эту историю сотню раз, но ей нужна была искра.
— Там плохо, госпожа Михалина. Я не скажу вам ничего нового, если буду описывать бесконечную нищету, до которой нас довёл лже-князь. Как людей казнят за неверное слово или неправильное мнение. Как заставляют работать за гроши, не дают детям образование, но заставляют семьи иметь как можно больше потомства, неважно, могут они или нет. При вашей матушке город процветал, был красивым и богатым, теперь же всё ушло на добычу земных ресурсов
Вот у него глаза горели. Он верил.
Лина слушала отстраненно. Каждый раз эта проповедь: страдания людей, далёких, незнакомых ей людей.
Внезапно её тряхнуло — Алех забылся в своей речи и схватил её за руку. Ладонь его была такой горячей.
— Вы, госпожа Михалина, несомненно были бы идеальной княжной! Да что я такое говорю — вы и есть княжна! Наша законная княжна. Когда вы наденете обруч правителя — всё в городе изменится! Всё! Он снова станет процветать! Потому что вы сможете исправить все ошибки, подать нам пример! Поэтому мы идём за вами!
Как бы княжне ни хотелось держать его за руку вечно, пока все Маяки не погаснут, она всё же мягко отстранилась.
— Спасибо, Алех. Я тебя услышала. Но скажи мне ещё одну вещь, — она сделала глоток сбитня, выдерживая паузу, — скажи мне, Стеван говорил, что помощи у людей мы не дождёмся, но у существ можем её попросить. Что он имел в виду?
Дружинник постучал по лбу костяшками пальцев.
— Он имел в виду, что готов делать вид, что даёт нам ценные советы, лишь бы не выглядеть в наших глазах полным трусом.
— То есть он соврал?
— Ну, как соврал… Если я скажу, что вы можете взять кусок солнца и повесить его под потолок вместо лампы — это будет красиво, но невыполнимо. Вот и Стеван дал нам красивый, но невыполнимый совет.
— Но всё же.
— Мы должны забыть о них так же, как они как-то забыли о нас.
— То есть мы ни людей к себе привлечь не можем, ни существ?
Алех замялся. Губы его слегка дрогнули, но ответа Лина не получила.
Встала и, бросила через плечо:
— Спасибо за сбитень. Мне нужно подумать.
Затем княжна ушла в комнату.
По дороге встречались люди, приветствующие её лёгким поклоном, и она кивала им в ответ, но думала о своём, не различая лиц.
Заперлась в комнате, достала книгу и погрузилась в неё, не видя строк. Поняв, что читает одну и ту же фразу пятнадцатый раз, отложила чтение, взяла в руки вышивку и села к окну.
******
Михалина бродила
На пятом отказе от увлекательного штопанья штор, Лина сама сказала:
— Нет, пойдём лучше к дружине. Может, у них там повеселее.
Служанка расцвела.
— Пойдём! Конечно, пойдём! Я уж не предлагала: думала, ты откажешь.
— Не откажу. Всяко лучше, чем ещё один вечер провести у лучины.
Подруга принялась энергично перебирать платья, штаны и рубахи Михалины, предлагая то ту, то другую тяпку на выход. В штанах княжне не особо нравилось ходить, а любимые цвета не отличались яркостью, поэтому она выбрала тёмно-синее платье из тяжёлого бархата и чёрную накидку сверху. Подушилась восковыми духами с ароматом розы, прикусила губы, чтобы придать им алый оттенок, подвела углём глаза и, поглядевшись в мутное от старости зеркало, осталась довольна. Последним элементом надела на шею ажурную бархотку.
— Замечательно! — вставила Ольха. — Великолепно!
Сама она переодеваться не стала, так и осталась в льняной юбке с широким поясом и белой рубахе, разве что пригладила светлые волосы, заколов чёлку.
Ветер озорно постучал в окна, но он так шутил уже целый вечер, и потому никто не обратил внимания.
— Где сейчас все? — Лина ещё раз критично оглядела себя.
— Небось, в зале. Пьют горячее вино и поют песни.
— Они каждый вечер поют песни. Неужели им не надоедает?
— Песни не могут наскучить, княжна!
Они прошли вдоль тусклых светильников, спустились по лестнице. Там Лина тайком погладила чучело куницы, стоящей на повороте. Свернули, направились в залу, где был слышен привычный гомон людских голосов. Когда тяжёлая дверь открылась, гомон усилился до невозможности, бил по ушам, сбивал с ног, но пьянил — лихо звал присоединиться к веселию.
При свете факелов люди чокались, веселились и пели. Щёки их уже налились алым, а глаза ярко блестели.
Лина села на своё привычное место. Никто не обратил на неё внимания.
Ольха примостилась под боком, замерла на секунду и, ойкнув, убежала в толпу, крикнув: “сейчас вернусь”.
Михалина поискала в толпе Алеха, хотя прекрасно знала, что он на собрании, но… ну а вдруг? Кроме Алеха и приближённых она почти никого не знала. Вот, две девушки в углу — семейная пара — приносили ей иногда свежее молоко и пекли оладьи с мёдом. Вот мужчина стоит, приосанившись, кого-то ждёт. Он, кажется, ехал с ней рядом во время походов, у него олень ещё такой, рыженький… Вот пожилая женщина по имени Рогла, которая учила вышиванию.
Смутно знакомые лица — не враждебные, но недостаточно знакомые, чтобы подойти и начать о чём-то общаться. Конечно, она могла приказать, но разве нужен ей такой разговор?
А ведь только осенью она самонадеянно думала, что может играть этими людьми, как пешками! Ха! Единственное, за что стоит благодарить Стевана — что открыл ей глаза.
Несколько минут сидела, тоскливо наблюдая за толпой, пока один из танцующих — худосочный юноша, рано начавший лысеть — не упал за её стол. Побарахтался немного, как карп на суше, поднялся на колени и уставился на княжну.