Гасильщик (Сборник)
Шрифт:
– Тебе платили деньги?
– Наверное, как и тебе… Но запомни, Володя, я о тебе ничего дурного не сказала. Честное слово. Хотя они все время выпытывали…
– Бастилин?
– Да… И этот, Джон…
– Теперь мне все равно. И твоя шпионская практика тоже… Мне тебя жаль. Чего тебя потянуло на стриптиз? Неудержимое желание вывернуться наизнанку? Или это своего рода самобичевание, жажда унижения…
– Какая чушь… Ты действительно не знаешь женщин. Стриптиз для женщины, чтоб ты знал, – это позыв к открытию красоты в самой себе… – Она произнесла эту безнадежную истину и разрыдалась. – Володечка, прости, прости,
– Твоего двоюродного брата? – скривился я, пожалев, что не прибил его в то утро.
– Он не брат. Хуже… Моя глупая злосчастная любовь.
И Светка, моя бывшая возлюбленная Светка взахлеб, со слезами, заламыванием рук и прочими изнурениями стала рассказывать о ничтожном, несобранном, бездарном неудачнике Паше. Том самом, который наделал умопомрачительную кучу долгов, а ей, как гражданской жене, пришлось пуститься во все тяжкие, чтоб откупиться… Она рассказывала, как платила за него в ресторанах, как запрещала стрелять сигареты у прохожих, давала ему деньги на взятки преподавателям, чтобы он наконец смог закончить свой автодорожный институт.
– И что же ты нашла в нем? – резко оборвал я никчемные и жалкие воспоминания.
– Он такой беззащитный… и нежный…
Светка всхлипнула, вытерла слезы.
– Ты помнишь, как мы ехали в выстуженном троллейбусе, шли по улице, падал снег, дворник сгребал его, а бродяга пес бросался на него со свирепым лаем?
– Помню, – тут же ответила она. – Мы еще смеялись.
– Да, мы много тогда смеялись… Скажи, а когда мы убегали через балкон, все это тоже было подстроено?
– Ты с ума сошел…
– Я знаю. Ты наказала мою любовь. Незаслуженно и жестоко. Точно так же растопчут и твою, поверь моим словам…
– Уже растоптали…
Я молча вышел, оставляя ей шанс, хотя искал и ждал его сам.
Но у моего практичного ангела-хранителя, вероятно, были свои виды на мою московскую любовь.
Я закрыл дверь. Этот звук, как пощечина, до сих пор стоит в моих ушах. …Последних денег мне хватило, чтобы купить авиабилет до Владивостока и позвонить Мише-следователю. Он сказал, что Аслахана взяли, и челюсть у него действительно сломана, а его подельника с месяц назад грохнули, так что теперь Аслахан все валит на покойника. Но лет восемь ему все равно постараются припаять. «Давай к нам!» – предложил он в конце задушевно. Но я отказался. Билет шевелился в моем кармане.
Позвонил я и Валерке. Он сказал, что с «Империей» – тишина. От представителей генофонда, как и ожидалось, – ни одного заявления по поводу притеснений. Факты убийств не засвидетельствованы. Дело рассыпалось. А концы ведут к немыслимым верхам…
– К очень немыслимым верхам, – повторил я и поднял вверх указательный палец. Лицо мое, хоть я и не видел его, приобрело глуповатое выражение.
Настолько ли глупа наша жизнь, что даже у благочестивых граждан поневоле искажаются черты, приобретая признаки вырождения? А может, кто-то специально портит наш генофонд? Поймать бы такого и одно место оторвать…
Помолчав, Валерка сообщил новость в продолжение моим печальным мыслям:
– Меня сократили. И моего генерала тоже… Сказали, что мы занимаемся формализмом и начетничеством, наше направление неперспективно.
– Это из-за «Империи»? – спросил я упавшим голосом.
– Это
Но все равно я почувствовал себя виновным. Валерке трудней, у него семья. Одинокому волку легче пробежать минное поле.
На ледяном сквозняке аэропорта, в темноте ночи, я вдруг увидел Светкины глаза. Я мысленно пожелал ей счастья. Ведь все, что она делала в последнее время, было полетом наоборот. Она искала выход, блуждала, приходила в отчаяние и соглашалась на новые ошибки. Она считала, что в гигантском лабиринте мегаполиса все пороки оправданны, хотя бы потому, что сам город – средоточие греха, свалка мерзостей, подлости и безумия.
Я покидал Москву, отнюдь не чувствуя себя победителем. Впрочем, я остался жив, приобрел столичный лоск, опыт работы в бандитских структурах. Теперь я и сам могу стать бандитом. Хотя, как говорил покойный профессор, моя карма чистая. А значит, не надо искать деньги там, где их отсчитывают, невольно оглядываясь на дверь. Интуиция – легкокрылое существо – подсказывала мне, что я еще вернусь в этот город, что судьба вывезет меня, выпишет билет и даст легкий направляющий пинок…
Но сейчас я летел к маме с надеждой, что ее мудрости и настойчивости хватит, чтобы предостеречь и спасти меня от всех ошибок и напастей.
Девочка на цепи
Это был необычный подвал под обычным жилым многоэтажным домом. И если бы какой-то черт занес тебя сюда, в мокрую темноту среди вырванных плафонов, то ты мог бы в непредсказуемый миг ослепнуть от ярчайшего света осветительного прибора на треноге. И если б ты сдержал крик и мгновенно сократился до размеров крысы, то смог бы тихо оценить и сладострастно вкусить необычайность этого подвала.
Ты бы увидел в углу, в свете «дедолайта», девушку, сидящую на потертом диванном покрывале, с поджатыми под самые губки коленками. Ей не более 19 лет, она привлекательна, возможно, и красива, но страх на ее лице не дает тебе это понять. На девушке – короткое платье с открытыми плечами, в крупный горошек: такое носили бог знает где и когда…
В полумраке полыхает светильник. Ты замечаешь еще одну треногу, они напоминают здесь марсианских чудовищ из романа Г. Уэллса «Война миров», и вот-вот они оживут и пойдут своей изломанной походкой по подвалу, а потом еще и выкарабкаются по лестнице на улицу. На второй треноге головка. Да это ж видеокамера!
Неожиданно из другого темного угла появляется, буквально «материализуется», молодой мужчина. Он молча облачается в пурпурный балахон, на голову надевает такого же цвета колпак с прорезями для глаз. В общем, получается куклуксклановец московских подвалов. Кладет на землю огромных размеров нож.
Ты уже сто раз пожалел, что зашел в этот подвал помочиться. Но теперь уж выхода нет. Чтобы сбежать, надо снова превратиться в обычного жильца, пройти мимо палача и умудриться при этом остаться в живых. Поэтому лучше стерпеть.
Краснобалахонный, по всему, задумал съемки фильма ужасов. Он включил видеокамеру, направил ее своим красным глазком на оцепеневшую пленницу. Он вытащил из сумки, лежавшей на полу, цепь с узорчатыми звеньями. В другой ситуации ее с восторгом приняла бы в подарок и тут же прицепила на пузик или бедрышко какая-нибудь юная металлистка.