Гайдзин
Шрифт:
— Это правда, я ненавижу его и всегда ненавидел.
Он произнес эти слова вслух, и это потрясло его. Но это была правда, а вся любовь и уважение были сплошным притворством. Да, он всегда ненавидел его, но тогда вдруг, там, перед зеркалом, ненависть исчезла. Почему?
Я не знаю. Может быть, из-за Эдварда Горнта, может быть, он мой добрый дух, который отомкнул мое прошлое и выпустил меня на свободу, так же как и он хочет, чтобы я освободил его. Разве сэр Морган не отравил его жизнь, жизнь его матери и отца? Моей жизни Дирк, правда, не отравлял, но его тень всегда стояла между матерью и отцом и наполняла их ядом — разве это не их йосс, что отец умер, ненавидя его, а мать,
На капитанском мостике фрегата он вспомнил, как все его тело покрылось холодным потом, вспомнил, как выпил потом виски, но не тот, другой напиток, покончив с этой одержимостью раз и навсегда, осознав ещё одну истину: он жаждал этого лекарства и стал его рабом.
Слишком много истин открылось ему тогда. Не так-то легко принять себя таким, какой ты есть, это самое трудное — и самое опасное — задание, какое под силу человеку, стремящемуся обрести душевный покой. Я справился с ним, нравится мне это или нет.
— Первый помощник, — обратился к лейтенанту Ллойду молодой сигнальщик, чья подзорная труба была наведена на его коллегу вдалеке. — Послание с флагмана, сэр.
Двумя палубами ниже машинное отделение напоминало тюремное подземелье, наполненное раскаленным воздухом, пульсирующим грохотом, пылью, вонью и чернотой, которую пронзали квадраты пылающих углей, когда полуголые кочегары открывали дверцы печей под огромными котлами, чтобы подбросить туда ещё угля или поворошить внутри кочергой и снова подбросить.
Анжелика и Марлоу стояли наверху, на одной из железных решеток, воздух взлетал к ним, наполненный запахами угля, огня, горящего масла, пота и пара. Тела внизу лоснились от пота — большие животы и перекатывающиеся буграми мускулы — острые как бритва лопаты, скрежеща по металлической палубе, вгрызались в уголь, сложенный в бункеры, и появлялись оттуда полными, потом искусный швырок — и уголь ровным слоем разлетался по поддону, чтобы тут же вспыхнуть и быть покрытым новым слоем.
Ближе к корме грохочущий двигатель сиял, смазанный и начищенный до блеска. Там тоже были люди: одни впрыскивали в шарниры и соединения масло из длинноносых масленок, другие подтирали его ветошью, третьи следили за стрелками приборов, помпами и клапанами, пока машина вращала вал гребного винта, перемалывая толщу морской воды. Из-под клапанов со свистом вырывался пар, масло стекало, его подтирали, постоянно следили за поршнями, пальцами, рычагами, подбрасывали ещё угля, и Анжелика находила все это ужасно интересным и захватывающим — те, кто был внизу, словно не замечали их.
Марлоу с гордостью показывал рукой и давал пояснения, стараясь перекричать шум, а она отвечала время от времени кивком или улыбкой, легко держа его под руку, чтобы не упасть, не слыша ни слова и нимало не интересуясь его рассказом, целиком захваченная видом машинного отделения, которое представлялось ей некой Валгаллой, нездешним миром мужчин, где машины сочетались браком с ними, становившимися отныне их частью — первобытная и вместе с тем футуристическая картина, где мужчины-рабы ублажали своих хозяек, а не наоборот.
Незамеченный, сзади к ним подошел сигнальщик и отдал честь. Его не услышали, поэтому он шагнул ближе, снова отдал честь, и её волшебное видение исчезло. Он протянул Марлоу послание, написанное на листе бумаги. Марлоу быстро пробежал его глазами, кивнул и прокричал ему:
— Подтвердить получение! — Он наклонился к Анжелике. — Прошу прощения, но нам нужно идти.
В этот момент внизу прозвенел сигнальный колокол с капитанского мостика. Старший машинист подтвердил полученный
На палубе из-за разом прекратившегося шума и глотка свежего морского воздуха у неё довольно сильно закружилась голова, и она крепче уцепилась за Марлоу.
— С вами все в порядке?
— О да, — ответила она. — Благодарю вас, Джон, это было, знаете, что-то потрясающее.
— О? — рассеянно обронил Марлоу, чье внимание было приковано к матросам на реях и на палубе, поднимавшим и расправлявшим паруса. — Полагаю, так оно и есть в первый раз. В море, во время шторма, им внизу приходится туго. Кочегары и машинисты — это особый народ. — Он подвел её к Малкольму. — Извините, мне придется оставить вас ненадолго.
Он спустился вниз, в свою каюту на корме. Морской пехотинец, охранявший дверь, отдал честь, когда он проходил мимо. Корабельный сейф находился под его койкой. Он нервно отпер его. Послание от адмирала гласило: «Приступить к выполнению запечатанных инструкций 1/А16/12». В сейфе хранились судовой журнал, коды, деньги для выдачи жалованья, учетная книга, дисциплинарный журнал, уставы, манифесты, квитанции, устав Военно-морского флота и несколько запечатанных конвертов, переданных ему адмиралом сегодня утром.
Его рука слегка дрожала, когда он нашел среди них нужный. Будет ли это «соединиться с флотом», приготовиться к военным действиям, как он ожидал? Он сел за стол, окруженный стульями, привинченными к палубе, и сломал печать.
— Это было так необыкновенно, там внизу, Малкольм. Ужасно по-своему, все эти люди там внизу, просто в голове не укладывается — и если это так на таком небольшом корабле, как этот, то на что это похоже на большом пароходе, например на таком, как «Грейт Истерн»?
— Это поразительный корабль, Эйнджел. Я видел, как его спускали на Темзе в последний раз, когда был в Лондоне, четыре года назад, я тогда закончил школу — Господи, ну и радовался же я, покончив с учением. Он был целиком из железа, самый большой корабль в мире, намного больше всех остальных. Его построили, чтобы перевозить эмигрантов, тысячами зараз, в Австралию. Ушли недели на то, чтобы спустить его на воду — его спустили боком, это был сущий бедлам, он едва не затонул. Бедный Брунель, который спроектировал и построил его, разорялся много раз, компании, под чьим флагом он ходил, тоже. Этот корабль был проклят, он загорелся уже в первом плавании и чуть было не пошел ко дну — и это убило его создателя. Чёрт меня подери, если я согласился бы отправиться на нем куда-нибудь — он проклят, и был проклят, с самого первого листа обшивки... — Он увидел, что на палубе появился Марлоу, и нахмурился. Теперь на лице капитана не было и следа радостного оживления.