Газета День Литературы # 118 (2006 6)

День Литературы Газета

НЕСМОТРЯ НА ДУШЕВНЫЕ ХВОРИ, нравственную изломанность и растерянность, даже избранные в молодом русском поколении помнят духовной и родовой памятью мрачные позимки, когда антихристово племя, вспоенное и вскормленное с окровавленного ножа князя тьмы, возбужденное богоборческой хмелью и русоненавистью, захватило державу российскую. Для сего мастера и маргариты столкнули лбами русские сословия: озлобленно голодное простонародье против взбесившихся с жиру, белоперчатных любодеев и чревоугодников; для сего мастера и маргариты искусили посулами плотских языческих свобод вначале шаткое разночинство, потом скудоверных пролетариев, а уж как баня кровавая раскалилась, то крепких в вере и побило руками единокровцев. Соблазненные, сильные задним умом, схватились за нечесанные вшивые головы, узрев, что под нарядным тряпьем посулов "земного рая" обнажилось мерзопакостное тело греховной вседозволенности и разрушения, но было уже поздно, — на них, без православных поводырей обращенных в напуганное, растерянное овечье стадо, накинули удавки и ввергли в такую

кабалу, перед которой смеркло монголо-татарское иго, не говоря уж о помещичьем. Весь прошлый век православные будут с содроганием поминать то кровавое лихолетье, когда верховодящие богоборцы и русоненавистники, кликуемые и либералами, и демократами, и большевиками, используя печать, митинговый толповой азарт горьковских бичей-челкашей, а потом и наемные карательные силы, обрушились на все то, что являлось духовной и национально-культурной укрепой нации. И русское священство, и православное воинство, и смиренное крестьянство отдали свои жизни по завету былинного святого Илии Муромца, за Церковь Христову, ибо понимали, — отберут антихристы у народа веру, тут же сгубят и сам народ, и само наше Православное Отечество. Преподобный Сергий Радонежский, молитвенник Земли Русской, благословляя святого князя Дмитрия Донского перед дорогой в ханскую ставку, поучал: "Если требует чести — отдай, если ищет золота — отдай; но за веру православную и Христову Церковь нам подобает и кровь свою пролити и живот положити..."

* * *

Прошли советские десятилетия, и уже чудилось, русский народ перемалывает антихристову власть на оживших национальных жерновах, а власть русеет; казалось, что вслед за тем народ, воцерковившись, выйдет на свой православно-самодержавный, испытанный тысячелетием, насильственно прерванный путь; но не тут-то было, — враг рода русского не дремал, и снова мрачная тень большевистского лихолетья нависла над Отечеством.

Итак, приступали роковые девяностые годы двадцатого века… И мы воочию увидели, как верные соратники ленинских комиссаров, с подозрительной настойчивостью величающие себя "демократами", через подвластную либеральную прессу вновь разживили тлеющий русофобский террор против духовных и национально-культурных сил русского народа — сил, какие силами-то можно было назвать с великой натяжкой, ибо выживали и вновь вызревали лишь малые островки православной духовности и национальной культурности в народе.

Примером разбуженного и возбужденного "левой" прессой русофобского террора второй половины восьмидесятых-начала девяностых явилась и злорадно-методичная, площадно-бранная травля Валентина Распутина, — писателя, являющего своим творчеством высокий дух, цвет и гордость не только русской, но и мировой культуры. Когда прозападные либеральные пугалы травили писателя, я знал, что не заслонить солнце рукавицей, не испугать молодца небылицей, но...

Ближе к закату века доморощенная русофобия стала хитрее, и, вроде бы утихомирилась: дескать, какого лешего впустую глотку драть, задарма раздувать писателю скандальную славу, не умнее ли будет на долгие-долгие годы (а лучше б на весь век) замолчать его, чтобы даже само писательское имя не укоренилось в памяти нынешних поколений, взращенных духом и разумом в "голубом порочном ящике", куда русских писателей не подпускали на пушечный выстрел, да и сами они не рвались в совет нечестивых.

Но поначалу разгорелась травля, зверским обликом напоминающая "культурную революцию" начала прошлого века, когда свирепо и подло властвующее безродное окаянство травило Сергея Есенина, Николая Клюева, Павла Васильева и других народных писателей. Началось это поношение, конечно, не в девяносто первом — тогда был лишь лукавый повод (мятежное "Слово к народу", которое Валентин Распутин подписал) — увы, поношение это родилось еще в пору, когда писатель, сбавив высокохудожественный обличительный пыл, в былую пору восторженно принятый Западом, в своей публицистике и принародном вечевом слове вдруг прямо и откровенно заговорил о духовном, национальном, культурном достоинстве простого русского народа, и царского, и советского, — достоинстве, кое то исподвольно, то откровенно поносилось безродной образованщиной.

Пока писатель говорил о духовном оскудении русского народа, повинного в своей национальной трагедии, переворотчики России еще готовы были, скрепя сердце, так-сяк поддерживать писателя. Хотя и тогда он, не вздымаясь над народом, сознавая себя его зерном, не услаждался созерцанием и описанием его нравственных бед, писал о некогда богоносном народе с опечаленной любовью и сердечной болью. Душа болит: что же с нами происходит?! — вторил писатель Василию Шукшину. Но ждали от Распутина большего: чтобы начертал на своем народе черный крест, напрочь стирающий его величавое прошлое и неисповедимое будущее. Но вместо ожидаемого черного креста писатель вдруг стал говорить, что народу русскому, несмотря и на грехопадение, все же есть чем гордиться перед миром, и что, обернувшись лицом к своему духовно-православному прошлому, народ еще может выздороветь и снова стать спасительным духовным светочем для мира, заблудшего впотьмах. И вот тут-то окаянные всполошились, спустили на писателя "всех собак" — новоявленную прессу, готовую облаять всё, "где русский дух, где Русью пахнет".

Писатель и сам напоминал, что вновь над Матушкой-Россией нависла зловеще-черным вороньим крылом тень двадцатых годов ("Россия уходит у нас из-под ног… Отечество в действительности в опасности. Мы можем

завтра проснуться в своих собственных постелях, но уже не в России"); но если в мрачную большевистскую годину убивалось само тело русского народа — душу православную в одночасье не сразишь, — то теперь испепеляется душа народная. Она, эта русская душа, губилась и в прошлые полвека, отчего наше всеобщее грехопадение дошло до последнего предела, но если в доперестроечные годы — годы советской государственности — нравственные начала все же с грехом пополам, дивом дивным выживали и еще были в ходу и пользовании (отчего и явилась миру талантливая народная литература, духовным, подсознательно христианским образцом которой была проза Валентина Распутина), то теперь — в годы демократического цинизма — духовность и нравственность сгинули в смраде чужебесной "массовой культуры" и остервенелой торгашеской суеты. Даже для красного словца, которое уважали советские вожди, понятия духовности и нравственности стали непригодны. Писатель также указывал (и это не нравилось очередным переворотчикам России), что мы по наивности своей, по русской доверчивости возрадовались, было, что демократическая власть, вроде уже не страдая богоборчеством, лояльна к Православной Церкви (как, впрочем, приветна и ко всем вероисповеданиям, вплоть до зловещих сект) и что Церковь духовно, нравственно оздоровит новые поколения русских людей. Но и тут нас поджидало горькое разочарование — новая демократическая власть оказалась более богоборческой, нежели прежняя коммунистическая, и еще более коварно изощренной, поскольку с ее гласного и негласного дозволения на полную отмашку включилась бесовская "массовая культура", насаждающая самые жестокие, низменные пороки, в которой влияние православной Церкви на молодежь свелось до капли чистой воды в грязном потоке искусительной отравы. Мало того, "массовая культура" стала похожа на кооперативный киоск, где рядом с "порнухой и чернухой" торговали самодельными иконами и нательными крестами, где зарабатывали на первом, еще внешнем интересе народа к святоотеческому, церковному, одновременно унижая и оскорбляя это святоотеческое церковное, приравнивая иконы и кресты к жестоковыйным, извращенным картинкам. Если в музеях снижали иконы до светской живописи, то здесь, в "массовой культуре", ее столкнули в гноилище, где, воспетые, красовались изображения человеческих пороков. А человек, и русский особо, слаб, без карающей и милующей отеческой руки, без кнута и пряника ему не выжить. (Отчего и ничем не вытравимая народная любовь к отцу народов Иосифу Сталину.) И коль этот сатанинский натиск на христианство творился и творится с ведома и дозволения нынешних демократических властей, то чем же они, демократы, отличаются от ленинских богоборцев?.. Разве что изуверским лицемерием, тем, что на великие христианские праздники властители взяли моду со свечой в церкови стоять, православных иерархов обнимать, целовать?! Уж не близь ли порога русского лихие времена, о коих пророчества в староправославной книге "Басни до конца": "Басни до конца во мнящихся христианех будут. Тогда восстанут лжепророцы и ложные апостолы, человецы тлетворницы, злотворницы, лжуще друг друга, прелюбодеи, хищницы, лихоимцы, заклинатели, клеветницы, пастырие якоже волцы будут, а священницы лжу возлюбят…"

Вот о чем печалился русский художник Валентин Распутин. И в этом — нам теперь понятно — была, есть непрощаемая вина его перед нынешними перестройщиками России и причина травли. Но, как говорил писатель, наша всеобщая отчаянность, душевная усталь, апатия еще не означают, что народ русский духовно умер, и уже не сыщется среди него тех, в ком еще не выстыла любовь к Руси, святой и православной, кто еще может постоять за свои национальные идеалы. А дальше — чудо, на кое уповаем.

Всякому русскому да и российскому жителю, неистраченному подлой политикой, было понятно, что "Слово к народу", подписанное и Валентином Распутиным, не таило в себе цель — насильственное свержение власти в стране. (Хотя, может быть, и эдакая цель, достигнутая, могла бы стать спасительной для России в те роковые годы.) Цель "Слова..." — духовное сплочение всех благоразумных народнопатриотических сил для духовного же и хозяйственного возрождения России. "Наше движение, — сказано в "Слове...", — для тех, кому чужд разрушительный зуд, кто горит желанием созидать, обустраивать наш общий дом, чтобы жили в нем дружно, уютно, счастливо каждый народ, большой и малый, каждый человек, и стар и млад." Разве в этом призыве таится хотя бы намек на приглашение к государственному перевороту?! А то, что в числе подписавших оказалось два будущих по тому времени "мятежника", и что "Слово..." оказалось созвучно самому обращению к народу государственного комитета по чрезвычайному положению (ГКЧП), означало лишь то, что последние советские государственники, замахнувшись на тех, кто сдавал Россию новоиспеченным фармазонам, все же думали спасти Отечество у гибельного края. Жаль, что "спасение" выплеснулось в позорный фарс.

Сочинители статей, где с бесовской насмешкой, издевательски поносилось имя и творчество Валентина Распутина, словно окаянным кулаком, потрясали авторитетом русского писателя Виктора Астафьева, и наш сибирский земляк, при всей сложности, противоречивости тогдашних взглядов на происходящее в России, все же не раз пытался угомонить лающую голубоэкранную и газетную свору. Все понимали, что демократический террор был направлен вовсе и не против Валентина Распутина, как отдельного писателя и публициста, это был "последний и решительный бой" против духовных начал в нашей отечественной культуре. И кто победит в этой брани, Бог весть, но у русских патриотов всегда жива стойкая надежда: как и в былые потрясения, так и нынешние, Россия с Божьей помощью воспрянет из пепла. Вот и жили в ожидании чуда.