Газета День Литературы 141 (5 2008)

Смирнов Виктор Васильевич

Борису Екимову присудили премию "за остроту и боль в описании потерянного состояния русской провинции и отражение неистребимого достоинства скромного человека, за бьющий в прозе писателя источник живого народного языка". И на самом деле, из всех былых лауреатов Борис Екимов — лишь второй из русской провинции. О нём не шумят наши витии. Дмитрий Быков как-то ляпнул: "Нет никакого замалчивания почвенников и традиционалистов, все, кто заслуживает, получают известность". Конечно, со временем — да, когда рассеется "лирический" туман вокруг многих нынешних псевдозвёзд, включая самого Быкова. Но неужели чудная человечная проза Бориса Екимова, тот же классический уже рассказ "Фетисыч" или повесть "Пиночет",

не заслуживают пристального внимания столичных моих коллег-критиков. Нет, молчат, пишут о сорокиных и пелевиных — и только. Новые интересные повести и рассказы выходят в "Новом мире" (и не только в нём) но — никем не замечаются. На вручении Солженицынской премии профессор из Парижа Никита Струве обмолвился, что прошёл по московским книжным магазинам, нигде Екимова нет. И сделал парадоксальный вывод — сразу всё раскупают. Ох, видно давно профессор не бывал у нас в России. Одного из самых талантливых русских прозаиков практически не издают. Разве что у себя в Волгограде во времена губернаторства Максюты, поддерживавшего своих писателей.

Да и "Новый мир" сегодня мало кто читает, кроме книжных профессионалов. Будет сейчас краткосрочный бум в связи с популярной премией, а потом опять — в калачовскую тишь. Впрочем, солженицынский лауреат даже для нынешних прогрессистов — знак высшего мастерства. Надеюсь, теперь читать его в "Новом мире" (а в 5–6 номерах выходит его новая повесть, вслед за тем предисловие к рассказам мезенского прозаика Антипина) будут внимательнее, и наши дотошные рецензенты от Немзера до Данилкина включат его в свой список читаемых авторов.

Газета "Коммерсант" уже назвала присуждение премии Борису Екимову — бегом по кругу. Мол, пора Солженицынской премии выбирать новых постмодернистских, крутых лауреатов. А я думаю, этим крутым и так хватает "Больших книг" и "Букеров", дай Бог, хоть Солженицынской премии, заодно с премией "России верные сыны" и "Ясная поляна", и дальше держаться под натиском "Коммерсантов" и, отказываясь от "нетривиальных решений", как от нетрадиционной сексуальности, продолжать традиции классической русской литературы. А претенденты всегда найдутся.

Александр Солженицын сам уже по состоянию здоровья на вручение премии не пришёл, но своё мнение о лауреате высказал: "В последние десятилетия, когда, кажется, само существование русской деревни выпало из нашего поля зрения, не говоря уж об окоёме искусства, — Борис Екимов вошёл в литературу новым писателем-деревенщиком".

Честно говоря, новым писателем его назвать трудно — и сверстник тому же Валентину Распутину или Владимиру Личутину, и писать начал примерно в те же годы. Но когда бы не настигла заслуженная слава одного из коренников русской прозы — это всегда прекрасно. Будто и не было позорного двадцатилетия разгрома русской культуры.

Я слежу за его прозой ещё с советских времен, помню шумную дискуссию вокруг "Холюшина подворья", когда писателя чуть ли не обозвали подкулачником.

А он всего лишь писал всю подноготную правду о русской деревне, выводя и чудных русских людей, и невыносимые условия их жизни. Только стало всё обустраиваться, и вдруг опять новый тотальный разгром. Удивительно, что Солженицынская премия вручена, по сути, за рассказы и повести о последних колхозах, о директорах, отдающих своему делу всю жизнь. Он их воспел. Воспел народную тягу к единению русского государства. Не случайно член жюри Солженицынской премии Павел Басинский не побоялся поставить Бориса Екимова вослед гению Михаила Шолохова.

Я рад, что давний автор газеты "День" стал лауреатом важнейшей литературной премии. От всей души поздравляю вас, Борис!

Борис Екимов

РАЗВЕТВЛЁННОЕ ДРЕВО

Для

меня, как литератора, лучшие встречи с читателем — это, когда читают мною написанное.

В микрофонной, в трибунной речи, походя, сгоряча, можно и глупостей наговорить. Рассказ ли, повесть рождаются не вдруг, проходя, порою, долгий путь от замысла к завершению. Это — труд вдумчивый, откровенный, совершаемый наедине с собой и с тем человеком, для которого пишешь. И конечно, труд честный, порою, с сердечной болью: "над вымыслом слезами обольюсь…" Потому что тобою написанное вовсе не вымысел, а жизнь.

Как далеко все это от речей устных, суждений скоропалительных.

Держу в благодарной памяти, изредка повторяю слова Анатолия Васильевича Исаева, из села Богунино Тверской области, который когда-то признался мне: "Я раньше просто "глотал" книги. А на ваших рассказах споткнулся, понял: нельзя спешить. Надо читать и думать, читать и думать".

Вот оно — истинное предназначение художественных произведений: писать и думать, читать и думать.

И потому нынешняя речь, для меня обязательная, будет лишь, повторением того, над чем думалось и в чём утверждался срок долгий.

Русская художественная литература, во все времена, несла на своих плечах не только немалый груз своего кровного дела — сохранения языка, но брала на себя дела иные. Одно из главных — честное историческое повествование. Особенно в те годы, когда наша историография лгала или немела.

Жизнь русского народа трудами и талантом своих великих писателей была представлена с такой выразительной впечатляющей искренней силой, что созданные ими уже вовсе не образы, а живые люди шагнули с книжных страниц в нашу жизнь. И остались в ней. Век их долог.

Наташа Ростова, старый князь Болконский, война 1812 года. Хорь да Калиныч, а рядом вроде бы, неприметный человек с охотничьим ружьем за плечами, который то заночует на Бежином лугу, то ненароком забредёт в омшаник, к бедной Лукерье — "живые мощи", то послушает певцов в трактире. И мы, вместе с ним, уже не первый век, всё видим и всё слышим. Многоцветная, в золотом сиянии детства шмелёвская Москва, с маленьким Ваней и милым Горкиным… Григорий и Аксинья — теперь уже вечные символы любви, семья Мелеховых на берегу Дона. И огненный смерч над тихим человечьим гнездом, всё спаливший и на пепелище оставивший лишь малого птенца — Мишатку. А такой удачный, такой счастливый день Ивана Денисовича — долгий день, вместивший в себя годы и годы; версты колючей проволоки, опутавшей тело страны и перехватившей горло, но души не доставшей. Светит душа и греет. Астафьевский мальчик в белой рубашке под крылом пресветлой бабушки Катерины? А многоликий шукшинский мир? Разве все это — бледная немочь литературного образа да сухая схема сюжета? Нет, это наши люди века прошлого и века нынешнего, принятые не только своей страной, но всем миром как русские люди, а их жизнь — как правдивая история России.

Ещё одним немалым служением русской художественной литературы было воспитание человека, если угодно, учительство. В песнях, сказках, стихах, прозе — в лучших образцах. Ненавязчивое внушение простых, но великих истин, правил людского бытия: честность, трудолюбие, доброта, совестливость — как прочной основы жизни.

Это особенно важно было в те времена, когда христианская религия в России почти на век была растоптана государственной властью. Нынче на нашей земле поднимаются за храмом — храм. Но бог не в брёвнах, а в рёбрах. В душе человеческой мораль христианская созидаётся много труднее и медленней. И потому, как и в ХХ-ом веке, сегодня русская литература продолжает свои труды, тем более необходимые, когда на бедные головы, в людские души телевидение, кино, печать обрушивают потоки грязи, крови, корыстной лжи, за тридцать серебреников продавая совесть, попирая веру божью, мирскую. В больном азарте наживы, бездумно расшатывая основы общества, в котором сами живут.