Газета Завтра 880 (39 2010)
Шрифт:
Читаю. Пальцев бережных касанье.
Кто написал, какой евангелист,
Газетного листа священное писанье?
Разгонит искра беспросветный мрак?
Пробьет броню бумажная газета?
Но мы зажгли над пропастью маяк.
Мы основали "День" — источник света.
Я поместил в статьи, написанные кровью,
Растерзанных армян на улицах Баку,
Убитых молдаван на пляжах Приднестровья.
Кричал, свернув в трубу газетный лист:
"Народ, у нас другой дороги нету!"
А по нему из танка бил танкист.
Казалась факелом горящая газета.
Я — мегафон с рокочущей мембраной.
Истошный крик, каким кричал народ.
Казался на лице кровавой раной
Мой несмолкающий, залитый кровью рот.
"День" был задуман, как нарядный светлячок,
Чтобы летал в тиши, в саду укромном.
Но превратился в спусковой крючок,
Где каждый выстрел был подобен грому.
Он народился в сумрачной ночи,
Когда померкнул свет врагам на радость.
Он народился, и его лучи
Вдруг засверкали, словно сотни радуг.
Так голос ангела вдруг зазвучит в аду.
Так вспыхнет смех на кладбище безлюдном.
Так расцветает яблоня в саду,
Убитом на века морозом лютым.
Он был, как храм, в котором затворялись,
Молились Богу в час смертельный, страшный.
Был крепостью, где воины сражались,
Сходясь с врагом на стенах в рукопашной.
Он был ковчегом среди вод кромешных,
Вместилищем молитв, страданий, слез.
Счастливый голубь на рассвете вешнем
Нам ветку расцветавшую принес.
Он был тот деревянный "ястребок",
Встречавший в небе "мессершмидтов"
Прострелен бак и разворочен бок,
Но он летит, стрекочет и стреляет.
Он был, как сокровенный монастырь,
Где пишут летопись молчальники-монахи.
Он был, как йод, как спирт, как нашатырь,
Для раненых бойцов, не знавших страха.
Он был последний праведный окоп,
Где взвод бойцов сражался за страну.
Он был прицел, бинокль, перископ,
В котором враг взрывался и тонул.
Он был набат, который грохотал,
Костер сигнальный, что в ночи горел.
Он был герой, который хохотал,
Когда его толкали на расстрел.
То становился белыми бинтами,
То простыней, разорванной на клочья.
То рокотал могучими винтами,
Летел бомбить Берлин ненастной ночью.
Он был трибуной, рюмочной, молельней.
Он пах бензином, порохом и кровью.
То был подобен песне колыбельной.
То храпу сиплому солдат из Приднестровья.
Вино мы пили, женщин мы любили,
Философы, поэты, музыканты.
Тех женщин и философов убили
В огне, под пушек танковых раскаты.
Был "День" рожден для солнечного света.
" Я — бабочка! Я — ангел! Я — лечу!"
Когда горел в пожаре Дом Советов,
Он налетел на страшную свечу.
Он был в бою и не избегнул пекла.
Его сожгли, растерли до пылинок.
Он превратился в прах, в пригоршню пепла.
Но вдруг вспорхнул — цветок неопалимый.
Стоит икона в храме озаренном.
Огней и нимбов чудная река.
Святых героев ряд непокоренный.