Где не было тыла (Документальная повесть)
Шрифт:
— К прорыву!
Бойцы стремительно выскакивали из кювета и исчезали в темноте.
— Вперед, за Родину!
— Ура–а–а! — кричали на флангах.
Мы бежали вперед, натыкаясь друг на друга. Гремели разрывы гранат. В ночной темноте трудно было управлять боем. Но, очевидно, бойцов толкало вперед неудержимое желание смять врага, прорваться. Они сами знали, что делать.
— Даешь, товарищи, прорыв! — кричали справа от меня.
— Смерть фашистам! — слышалось слева. Мы падали и снова поднимались, бежали в самое пекло боя,
Вдруг впереди раздался взрыв. Еще один, еще. Меня швырнуло на землю. Я услышал: «Минное поле, товарищи!».
Очнувшись, увидел: прямо на меня бежали люди, а впереди сплошной стеной вспыхивали огоньки выстрелов. Эти вспышки слепили глаза, я попытался подняться, но кто–то силой придавил меня к земле.
— Ложись! Видишь, сплошной заградительный…
— Отходят! — негромко заметил другой голос.
Позади нас грохотали разрывы вражеских снарядов.
Танки огненной стеной опоясали поле.
Кто–то упал рядом.
— Прорваться невозможно, — прохрипел он. В горле у него клокотало-—Майор убит, передайте, что я ранен…
— Товарищи, отходите! — скомандовали справа.
По спине поползла теплая струйка. «Наверно, лопнул шов незажившей раны», — мелькнула мысль. Кружилась голова. К горлу подступила тошнота. Сказывалось крайнее напряжение, голод, бессонные ночи…
Я все же добрался до берега и свалился, щека коснулась влажного песка. Это было последнее мое ощущение.
Толчок в голову заставил меня открыть глаза и сесть. «Неужели уснул?» — подумал я и посмотрел на часы. Было шесть утра. Значит, я пролежал несколько часов на мокром утоптанном песке. Кругом лежали и стояли люди, стонали раненые. Где же моя группа?
Необычной была эта мертвая тишина на берегу. Ни одного выстрела. Не слышно и шума самолетов. Изредка доносились возбужденные голоса:
— Попали в мышеловку.
— Теперь не уйти отсюда…
— Смотрите, немцы!
Последний возглас, изумленный и тревожный, заставил меня вскочить на ноги. Через толпившихся раненых, наступая на лежащих, я вышел за выступ скалы и увидел на той стороне залива над краем обрыва — немецкого офицера. Он стоял, широко расставив ноги, одной рукой упирался в бедро, а другой вертел трость. В нескольких шагах от него солдаты в касках 'и с автоматами на груди равнодушно разглядывали советских солдат, толпившихся под скалой. На розовато–голубом фоне утреннего неба черные фигуры фашистов казались особенно зловещими.
Шатаясь от слабости и головокружения, я брел от одной группы бойцов к другой. И тут вдруг увидел Федора Мороза. Сначала мне показалось, что он сошел с ума. Наклонившись, он резким движением перочинного ножа полоснул по голенищу сапога. Не успел я окликнуть его, как он сорвал с руки часы и ударил их о камень.
— Вот вам пожива, сволочи!
— Федя, ты что? — я схватил друга за руку и, насколько позволяли силы, сжал запястье.
— Алеша, жив? — с изумлением воскликнул
— Ты чего бесишься? — я кивнул на разрезанное голенище.
Федор угрюмо насупился.
— А что, фрицам оставлять? Пусть голым берут.
— Ты что, собрался умирать?
Я посмотрел на него. Глаза покраснели и припухли, из–под изорванной гимнастерки видна была волосатая грудь. Лицо землистого цвета, небритое, на седой голове — помятая пилотка, на шее — грязный бинт. Конечно, после четырехсуточных напряженных боев, без воды и пищи… Но ведь Федор командир, а по командиру равняются бойцы. И вот эта грудь и рваное голенище.
— Федя, я тебе ни комиссар, ни командир, — тихо, но достаточно настойчиво сказал я. — Приведи себя в порядок и помоги мне собрать остальных наших людей.
— И… опять туда? — кивком головы показал он на скалу. — А сколько их вернулось вчера — считал? В том–то и дело, — он посмотрел на меня скорбными глазами.
Мы разыскали еще нескольких командиров. Оказалось, что многие уже успели уничтожить документы: море поглотило полевые сумки с привязанными к ним камнями.
Подошел Разумов.
— Ну, коллега, что будем делать? — с горькой усмешкой спросил он, показывая взглядом на желтую скалистую гряду. — Севастополь в развалинах… Дымится.
Мороз посмотрел ему прямо в глаза.
— Наверху еще держатся наши, просят помочь оружием, патронами…
Предложение Мороза поддержали все. Вскоре было собрано все, что могло пригодиться для обороны. Патроны,' несколько гранат отнесли наверх скалы и сложили у стоявшей здесь сторожевой будки. В нашей группе уже находилось более десятка бойцов. Мы уже собрались распределить собранное оружие, как вдруг вражеские танки открыли огонь по кромке берега. Вниз полетели осколки камней, у сторожевой будки заполыхало белое пламя. Что–то затрещало.
— Патроны, патроны! — испуганным голосом крикнул Мороз.
— Ах, растуды их… — выругался Разумов.
Наверху послышалась стрельба из автоматов, взрывы гранат. Гитлеровцы, маячившие на скале, исчезли.
Берег гудел от взрывов. Коричневый дым, цепляясь за щербатые скалы, медленно полз к воде. Раненых доставляли и спускали с отвесной скалы на прибрежную полосу по специально закрепленному тросу.
В нашей группе заканчивалась чистка собранных под ногами патронов, Их теперь выносили на передовую с другой стороны.
— Смотрите, смотрите! — послышался чей–то удивленный голос.
Взоры раненых обратились на вершину скалы. У самого края обрыва стояла девушка с окровавленной повязкой на голове. Забинтованная кисть руки была прижата к груди. Русые локоны то падали на бинт, то закрывали лицо. И казалось, что вот–вот за ее плечами появятся крылья и она взлетит.
— Это Березка! — крикнул изумленный Мороз.
Да, это была она.
Медсестра подняла в правой руке автомат и громким голосом крикнула вниз: