Гедамбола
Шрифт:
– Так чего же она хотела, твоя мама, то есть моя бабушка?
– Если бы моя жена хотя бы согласилась изучать эти самые, как их… хорошие манеры. Твоя мама на праздниках вопила громче всех и швыряла в толпу свежеиспеченные бублики, а потом неслась танцевать. Чем быстрее танец, тем больше ей нравилось. Кружиться – самое то. Иной раз плясала всю ночь. Бывало, что и на столе. В каком-нибудь кабачке, – добавил отец с вызовом – но было видно, что он не стыдится этого, а наоборот, гордится. – Она всегда была своенравной. Моей маме это не то чтобы не нравилось…
Сопенье.
– Она
– А я на маму похожа?
– И да, и нет.
– Вот бы хоть раз увидеть, какая я. Пробовала посмотреться в реку, но вода бежит, и вместо лица – какие-то полосы, цветные пятна, а то и вовсе – ничего, солнечный блики. А зеркала меня не показывают.
– Ну, это не беда. Я-то тебя помню прекрасно. Курносый нос, картошечкой, щеки в веснушках.
Я дотронулась до своего носа и ощупала его. И правда, круглый.
– Глазки небольшие, близко посаженные. Цвета, – отец задумался. – Как будто бы болотного?
Я провела ладонью по векам. Болотного? Гм. Что ж, сойдет.
– Ушки торчком.
– Да, это я уже поняла, за них волосы удобно закладывать.
Отец рассмеялся.
– Ну, волосы ты увидеть можешь, поднеси к глазам, у тебя же длинные. Да и что в них такого, это же эээ… просто волосы?
– Да, обычные, ни кудрявые, ни прямые, растут себе, – я скосила глаза к носу и подтянула к ним прядку. – А какое у меня лицо? Какое выражение? Доброе, приветливое?
– А ты сама-то как думаешь? Когда как. Если играть с тобой в мяч, то иногда и очень даже злое – можно и по коленке пинок схлопотать, – засмеялся отец.
И я, наверное, в первый раз в этой своей новой жизни от души захохотала.
Нутром чувствовала, что это все правда, что так оно и есть.
– Я вчера читала книгу.
– Так, так…
– Она называется «Как управляться с ветрами». Я хочу тебя спросить, почему ты сказал, что Климентин у меня в крови? Я что, по-твоему, все время должна быть такой же холодной? Или я внутри такая же холодная?
Я ощупала свои довольно упитанные бока. Вовсе нет – кое-где, например, подмышками, очень даже горячо.
– Что ты, дочка? Это просто так говорят. Считается, что каждый, кто родился в Гендамболе – сын или дочь ветра. Это в любой детской книжке написано. У некоторых даже живут дома небольшие домашние ветерки, они помогают по хозяйству. Правда, часто теряются – любят побаловаться, пошалить, подшутить над кем-нибудь или полетать на воле. Их же не привяжешь. А Климентин всегда жил в замке, в подвале. Охлаждал колбасу. Стерег вино. Сколько себя помню. Он очень послушный. Еще мальчишкой меня катал – я держался за старый шарф. Мы к нему привыкли, да и он любит Гедамболу. Его называют королевским ветром, потому что он всегда жил в нашей семье. Его все знают. Зимой он расчищает дороги. Ты маленькая тоже каталась на нем по двору. Одевалась теплее и…
– «Родиться с ветром в жилах». Так? Мне все время какие-то
Поздним вечером я выбралась из замка, перешла через мост и через пролесок добралась до старой вишни. Никто мне не помешал – никому и дела не было, никто не знал, что я задумала. Разве что сова? Но она-то кому расскажет?
– Климентин, – позвала я осторожным шепотом.
Было тихо. Кроны деревьев в темноте походили на перепутанные нитки одного цвета – серого.
Вскоре я потеряла терпение и стала орать что было мочи. Я кричала и кричала. Даже поплакала немного. Что вы хотите? От такой странной жизни, от одиночества у меня сдали нервы. Если он королевский ветер, а я королевская дочь, он должен меня послушаться. Ну, по крайней мере услышать-то он меня может?
Наконец, спустя вечность пришел холод. Даже комары перестали виться и зудеть.
– Деточка, – будто змея наклонилась над ухом и сипит. – Если ты будешь так вопить, начнется гроза. Климентин не может разорваться на две части – он не в состоянии в одно время с королем крыть крышу и с его дочерью беседовать под вишней. Я улизнул за гвоздями. Уже поздно, пора бы твоему отцу спуститься с лестницы, но он удержу не знает, всех извел – а без него в доме за стол не сядут.
Я не выдержала и прыснула, вспомнив.
– А правда, что ты охлаждаешь колбасу в подвале?
Ветер засопел.
– Говори, что случилось. Не нравится, как бабушка готовит? Я всегда говорил, что она перебарщивает с маслом. Кстати, она послала тебе поцелуй и просила обнять. Раз сама не может. Она часто плачет, знаешь? Ты бы ее пожалела. Написала письмо или что-нибудь в этом духе. Я не думаю, что обнять тебя – это хорошая идея. Если я тебя обниму, ты заледенеешь. Ты изменилась с тех пор, как потеряла ботинок, понимаешь?
– Очень тебя прошу, – выдохнула я, не выдержав, – отведи меня к волкам.
Стало тихо. Только старая вишня покачивала ветками. Одна ягодка, потом другая, потом еще и еще – упали в траву. Я чувствовала, что Климентин в раздумьях кружил вокруг дерева.
– Ты рехнулась, дорогуша?
– Я бы тебя попросила отнести меня за гору, но мне, кажется, не выжить, если ты меня еще раз поднимешь вверх, ты слишком холодный.
– За гору?
Ветер с новой силой набросился на дерево, и оно будто закружилось в танце. Мне показалось, или так одновременно Климентин разговаривает и со мной, и с вишней?
– Да, туда где огни, и где живут люди. Живые люди, – сказала я с особым нажимом. – Не могу больше тут одна, никто ничего не хочет мне объяснить, почему я никого не вижу?
– Я думаю, ты попала в переплет, моя милая.
Я шмыгнула носом. По правде говоря, я уже ужасно замерзла. А ведь Разговор с Климентином не мог быть долгим.
– Это я и без тебя знаю.
– Нет, на самом деле. Ты ни здесь, ни там. И все же ты и здесь и там.
– Спасибо, – буркнула я, охватывая себя за плечи, – ты прояснил ситуацию. – И еще одно. Пожалуйста, попроси Герогха о встрече. Скажи, что я скучаю.