Gelato… Со вкусом шоколада

Иголкина Леля

«Как правило, нет! За исключением почти смертельных случаев нехороших заболеваний».

Но по цветущему виду Велихова нельзя сказать, что он умирает, находясь на последней или предпоследней стадии того, что в таком случае передается по воздуху или через общую посуду. Чем он был болен? Чем? Но сейчас ведь здоров? Или опять, сволочь, врет?

— Как дела, циклоп?

— Устала повторять: «Нор-маль-но!». Что в том пакете? — кивком указываю на то, что он принес и поставил на прикроватную тумбочку с нашей стороны.

— Простая просьба и мое любезное одолжение, —

говорит отец. — Тебе гостинец и…

— От Велихова? — дергаюсь, еще раз предпринимая попытку освободиться из его захвата.

— Угу, — елозит подбородком по моей голове.

— Мне это не нужно, — завожусь, суечусь, выкручиваюсь. По-прежнему все тщетно и без толку. — Тем более от него! Убери!

— Так вкусно пахнет, — тяжело вздыхает и еще сильнее прижимает к себе, второй рукой притягивая к себе.

— Дарю! — шиплю.

— У, какая ты!

— Это взятка? Задабривание? Или…

— Простой жест и его мужское внимание. Он чувствует, что виноват. Пойди на встречу и угостись. А я скажу ему «спасибо» от тебя. А?

Ну да, ну да! Ему, конечно же, виднее.

— Я в этом не нуждаюсь. Буратино, видимо, человеческую речь совсем не расчехляет. Идиот!

— Ния, Ния, Ния… — он мгновенно замолкает и следит за тем, как позади меня ерзает Юла, толкая меня задом.

— Вот же, — копошусь в ответ. — Блин, Юля! Откуда такая жо…

— Цыц, циклоп!

— А чего она? — перебираю ногами, бегу по воздуху и пинаю папу.

— Да что ж такое-то! — отец практически стреноживает меня и подминает, размазывая мое тело на себе. — Я ему уже сочувствую.

Что-что?

— Кому ему?

— Да Велихову.

— Не стоит этого делать, — не скрывая пренебрежения, сильно хмыкаю.

— Почему?

— Он этого не достоин.

— Почему?

Похоже, намечается интеллектуальная викторина: его вопрос и мой ответ. Давно мы так не разговаривали с папой. Все на бегу и между делом, а тут и повод подвернулся, и соответствующий почти наполовину отсутствующий коллектив, да и место встречи к этому располагает, только вот я не в настроении обсуждать то, что хотела бы забыть.

— Потому, — приглушенно рявкаю.

— Это не ответ!

— И не собираюсь давать тебе развернутое обоснование. Сказала «нет»!

— Значит, необсуждаемый «нет»?

— Да!

— Тонь, а ты потом не пожалеешь? Плакать не будешь? Репетировать депрессию, например? Биться и терзаться? Рвать на себе волосы? Давай поговорим…

Как ловко он встревает в нашу с Велиховым «игру»!

— Не хочу, — зубами прихватываю его домашнюю рубашку.

— Мне кажется, твое решение и поведение импульсивны и не соответствуют масштабу случившегося. Еще ведь ничего не произошло…

— Нас закрыли, — перебиваю папу.

— Вас закрыли, потому что проводятся проверки, а не в исполнение судебного предписания, — своим учительствующим тоном объясняет. — Вас не лишили лицензии, например.

— Ты научный человек, возможно, музыкант, но уж точно не юрист.

— Спасибо на добром слове, цыпа. Но…

— Мы не будем говорить об этом, — пресекаю все дальнейшие попытки

продолжить то, в чем я участвовать не хочу.

Зато, откровенно говоря, у меня есть другая тема для разговора, раз папочке не спится, и он как будто бы настроен на диалог. Диалог? Конечно! Две нежные и мягкие натуры преспокойно дрыхнут на второй половине моей кровати и не вникают в суть того, что происходит на том краю, где меня донимает чересчур внимательный к судьбе Петруччио отец.

— Пап? — наконец-таки решаюсь на прямой вопрос.

— Слушаю, — он так же, как Юла, пропускает через пальцы мои волосы, массирует кожу головы и по-собачьи принюхивается к шевелюре, изучая аромат любимого шампуня.

— Почему ты ушел?

— Ушел? — не понимая, переспрашивает.

Притворяется, играет или я неточно сформулировала свой вопрос?

— Тогда! Помнишь?

— Нет, детка, не будем об этом говорить.

У меня есть небольшие рычаги влияния на папу. Небольшие, но ощутимые и действенные. Я знаю, как можно добиться своего, когда он с чем-то будто бы не соглашается, сползает с неудобной темы, увиливает от ответственности или за надуманной придурью моментально исчезает.

— Сначала ты, а потом я! — тут же предлагаю.

— Что это значит? Шантаж? Ставишь мне условия, блоха?

— Это деловая сделка, — посмеиваясь, отвечаю. — Небольшая плата за услугу, так сказать.

— Тебе не кажется, моя маленькая кнопа, что это бестактные вопросы. Вопросы взрослой дочери к возрастному папе. Я ведь почти в два раза тебя старше, а ты интересуешься личной жизнью своих родителей, словно Данте, который пересматривает цитаты к очередному переизданию «Божественной комедии» с одной банальной целью: вычленить еще один кружок. Ты там подыскиваешь место своему отцу? Я на это не подписываюсь и не согласен с форматом разговора. Так не пойдет. Переиграй, малыш!

— Это естественная разница, — рисую пальцем по его груди. — Пап, пожалуйста?

— М?

— Ты меня боишься? — шепчу, уткнувшись лбом в его плечо.

— Ты меня пугаешь, — я слышу, как он посмеивается. Значит, издевается?

— Господи! Не могу поверить, — еще разок предпринимаю жалкую попытку выбраться и обрести свободу и дыхание полной грудью. — Отпусти, пожалуйста.

— Ты непосредственная, Ния. Прямолинейная и очень жесткая! Ты…

— Мужеподобная, что ли? — отталкиваюсь лицом от него и, как кобра, приподнимаюсь, высовывая нос из плетенной корзины, услышав мелодию, гундосящую из дудочки чумазого заклинателя на восточном рынке.

— Наоборот. Ты слишком женственна, циклоп.

— Когда философствуешь, я ничегошеньки не понимаю. Поменьше слов — побольше дела.

— Вот, пожалуйста, о чем я и говорю! Я ведь боюсь тебя сломать, обидеть, оскорбить действиями или словами. У тебя сразу же находится «домик», такая маленькая раковинка, в которую ты забиваешься и не кажешь носа наружу. Как оттуда достать, ума не приложу.

— Я выдержу. По-жа-луй-ста, — убеждаю, ною и прошу.

— Сомневаюсь, — по-моему, через зубы, почти не раскрывая рта, произносит.