Gelato… Со вкусом шоколада

Иголкина Леля

Ну-ну!

— У меня нет детей, — пытаюсь свести все в шутку, отворачиваюсь и делаю шаг в сторону, чтобы избавить себя от раздражающего меня присутствия того, кого я стал довольно быстро забывать.

— Там гнилой букет, Петруччио. Если ты понимаешь, о чем я говорю?

Как он меня назвал?

— Ты, бл.дь, ох.ел? — резко возвращаюсь мордой к идиоту. — Смени-ка тон, любезный.

— Говоришь, как твой отец, — скалит зубы и опускает руки. — Лю-без-ный! Ругань только добавляешь, как ярмарочный попрошайка.

— Заткнись, — я снова подхожу

к нему, почти касаясь носом надменной рожи, которую разобью, как только от свидетелей избавлюсь. — Чего ты хочешь?

— Не я! — в подтверждение мотает головой. — Я всего лишь законный представитель.

— Значит, твои клиенты, — подкатив глаза, быстро исправляюсь.

— Компенсации, конечно, и запрет на ведение бизнеса. Пищевая промышленность — не место для игр, которые ты устраиваешь, Велихов. Как, кстати, самочувствие?

Ах, ты ж… Мелочная тварь! Вот, куда он клонит и на что прозрачно намекает. Я смухлевал со своей санитарной книжкой, когда устраивался сюда, но он об этом ни черта не знал. Не знал до той поры, пока не приперся, чтобы выслушать объяснения Антонии, на которых она совестливо настаивала. Как чувствовал, что добром это не закончится! И вот, пожалуйста, финал.

Мантуров прекрасно умеет считать и комбинировать. Встретив меня здесь в тот достославный день, когда пришел за покаянием от Тузика, он, вероятно, задал ей вопрос, о том, что я в «Шоколаднице» забыл. Почему хожу по служебным помещениям, строя из себя хозяина, почему так себя веду, почему позволяю разговаривать с владелицей в «подобном» тоне? А после внезапно всплыли потерпевшие, которым нужно удовлетворить себя, наказав, возможно, незаслуженно, того, кто первым под мстительную руку попадет.

Потомственный юрист — очень добросовестный служака. Более того, в этом деле у придурка законный интерес и намечающаяся битва по понятиям. Решил взять реванш и продемонстрировать Антонии, какое я квёлое создание, к тому же в «группе риска» и с клеймом учета до снятия с крючка, на котором болтаюсь еще с заграничных времен?

— Отлично! — задираю подбородок, выставив его слегка вперед. — Дети отравились не здесь. Уверен на все сто процентов.

— Как давно ты здесь ошиваешься?

— Не твое дело.

— Полгода? Семь, восемь месяцев? Год?

— Дети заболели не здесь. «Шоколадница» не при чем!

— Следствие установит.

— На здоровье!

Как бы это ни прискорбно звучало!

— Проверки будут произведены, Петр. Я рад, что ты поправился, но этого не избежать, а ты не сможешь надавить на нас.

— Надавить? Ты дебил, что ли? На хрена мне давить? Считаешь, что начну выкручивать руки?

— Это не хороший прецедент.

— Еще раз повторяю — мы не виноваты, — прошу немного больше информации. — Какой диагноз?

— Не для достояния общественности. К тому же девочки несовершеннолетние, я не собираюсь делиться с тобой информацией.

— То есть я под подозрением, потому что имею запятнанный х. йней анамнез? А если малышня подхватит коклюш, тоже «Шоколадница» будет отдуваться, потому

что я на них случайно чихнул, кашлянул или плюнул?

— Не утрируй!

— Да пошел ты! — грубо обрываю сочувствующий тон и лживые потуги.

— Был подлог! Даты красноречиво об этом говорят. А это статья…

— Решил напомнить номер?

— Уверен, что ты его и так прекрасно знаешь.

— Забирай своих нукеров и оставь в покое «Шоколадницу».

— Нет, — отрезает и тут же поворачивается ко мне спиной. — Смывы возьмут у всего и всех, Велихов. Будет произведена полная проверка. И это не…

— Подстава!

Сука! Червяк и жалкий трус. Решил поквитаться таким образом? Включил машину правосудия? Думает, что сможет? Ей-богу, только бы пупок не надорвал.

— Нет, Петр, не подстава. Мне жалко девочек, на лечение которых мать-одиночка потратила, — он замолкает, задрав голову, шипит куда-то в потолок, а затем засунув руки в карманы брюк, тихим, как будто угрожающим тоном, произносит, — херову кучу денег. Ей тяжело финансово и психологически. Над дочерями смеются в школе, они стали маленькими изгоями в детском обществе, которое и так особо не отличается мягкостью и добротой.

— Я их не заражал, — шепчу.

— Ты не имел права здесь работать. О чем я вообще думаю? — плюется, чертыхается и исправляется. — Тебя вообще здесь быть не должно.

— Мне не нужно от тебя разрешение.

— Это подлог! — не слушая то, что я говорю, мотает головой. — Это преступление.

— Не путай, — через зубы отвечаю. — Убирайтесь отсюда.

— Они уйдут, когда закончат. Магазин будет опечатан до выяснения обстоятельств, проведения лабораторных исследований, получения результатов анализов проб и соответствующего распоряжения.

— Баран ты, Мантуров. Душное чмо, но с полномочиями. Какого черта отца сюда привез?

— Я никого не привозил.

— То есть он сам за тобой увязался?

— Григорий Александрович мне не отчитывается. Вероятно, у него были здесь дела и потом…

— Проваливай! — недослушав, рявкаю.

Через его плечо я наблюдаю, как Тоня мечется из угла в угол в подсобном помещении. Со своего места мне все прекрасно видно. С понурой головой и сведенными перед собой ручонками, Смирнова вышагивает на небольших квадратах, искоса поглядывая на нас. Переживает за спокойствие и благополучие? Боится, как бы мы с еб.аном не задрались? Караулит нас!

— Ее зачем? — спрашиваю, насупив брови и не сводя с Нии глаз.

— Что?

— Это месть? — перевожу на него взгляд, наполненный гневом, почти яростью.

— Я полагал, что ты умнее, Велихов.

А я считал, что до сего момента работал с человеком, а не дерьмом, пытающимся утвердиться за счет физически и эмоционально слабого человека, за счет девчонки, у которой с этим магазином сердечная связь и полное взаимопонимание.

— Убирайся! — сжимаю кулаки.

Мантуров поворачивается и не спеша выходит из магазина, который намерен похоронить под бумажной кипой судебных предписаний.