Генерал коммуны. Садыя
Шрифт:
Дни были для комбайнера страдные, ни одной свободной минутки — чего там, в бане некогда вымыться.
Еще в старину говорили, что любовь сильнее усталости. Мягкая синева ложилась, будто туман, на поле, и Катенька, шагая по колючему жнивью, махала белым платочком Ивану. Иван остановил комбайн.
— Ну, как там на току, работяги, — веселый, с запыленным лицом, встретил он зазнобу.
— Как всегда, — спокойно отвечала Катенька. — Приезжал
— Знаешь, Катенька, не махнуть ли нам на Хопер? — вздохнул Иван. — Вода теперь, что парное молоко… — И как бы оправдываясь перед Катенькой: —А что? Потом я наверстаю. Я сегодня должен две нормы дать. В отместку Шелесту.
— Опять с ним споришь?
— Да нет, так просто — интересно. Его завести легче, чем мотор у комбайна.
Дорога круто спускалась прямо к Хопру. Вправо — лесные массивы, Галыгино. А там внизу, поближе к Хопру — сама Александровка. Вот здесь Хопер делает заворот — и с пригорка кажется, до него рукой подать.
Вода действительно парная. Тело нежится, и сразу становится легко. Иван, сильными, ловкими взмахами разрезая воду, выплыл на середину реки.
— Катенька, жми сюда…
— Что ты, Иван… Я так не сумею.
Катенька держится ближе к берегу. А Иван орет на весь Хопер:
— Да разве так плавают! Родилась на Хопре, а плаваешь по-собачьи…
Потом они сидят на песке, и Иван вроде незаметно, игриво бросает песок на ноги Катеньки.
— Не надо, Иван.
— Вот я думаю, Катенька, что прав Бедняков. Надо косить на прямую…
— Ты о чем, Ваня?
Иван берет ветку и на песке рисует загоны.
— Так это ж дело твоего брата.
Иван усмехнулся.
— Сережка одержимый — это правда, но не все иногда в нашей власти. Поняла?
— Нет, не поняла.
Вдруг Иван вскочил и, схватив белье, потащил Катеньку в кусты.
— Ты что?
— Батька твой.
По берегу вниз, прямо к тому месту, где они сидели, неторопкой походкой шел Кузьма. Подошел, постоял немного и, закурив папироску, так же неторопко пошел вдоль берега. Иногда он взмахивал рукой, будто с ним рядом был собеседник. Но слов его слышно не было. Наблюдая за ним из-за кустов, Иван сказал Катеньке:
— Неужто выследил?
— Да нет, Ваня. Он, наверно, перемет поставил…
— Ну, мне пора… Приходи вечером в поле, — Иван озорно подмигнул Катеньке. — Бате приветик от меня!
25
Иван оглянулся и увидел сбоку от комбайна на стерне широкую и грозную фигуру Кузьмы. Старик внимательно из-под лохматых бровей следил за его работой.
Иван остановил комбайн, не ожидая в поле столкнуться с Кузьмой. «Неприятная встреча», — подумал он. Но Кузьма, шевеля усами, видимо, меньше всего думал о переживаниях Ивана.
— Хорошо работаешь, — неожиданно сказал Кузьма, хмуря
— Дожди замыли, дядя Кузьма, — отозвался Иван.
— Иди сюда, — позвал Кузьма.
Иван слез с комбайна, подошел. Старик помолчал, потом ковырнул сапогом стерню.
— Надо на прямую косить, — сказал он.
— Установки нет, дядя Кузьма, — шутливо заметил Иван.
— Установки? — вскипел Кузьма. — До каких же пор вам будут нады установки? Установки дает сама погода — вот наша установка. А говорят, ты еще на агронома учишься… Мозговать надо. — Он разжал ладонь, и на землю посыпались зерна.
— У раздельной уборки есть тоже преимущества, — подал голос Иван.
— Сам знаю. Не первый год на свете живу. Да погода-то какая? Все спреет в валках. Здесь надо сразу брать, как на фронте, приступом, пока пшеничка в руки дается… Ты об этом скажи Сергею.
— Хорошо, дядя Кузьма, скажу. Я и сам так думаю.
— Вот и ладно! — похвалил Кузьма.
Сергею нужно уже было идти в поле, но он никак не мог найти свой новый плащ, привезенный из Пензы… «Опять небось Иван форсит», — огорчился Сергей и накинул старенький, в пятнах и дырах, видавший виды плащ.
— Не беспокойся, я скоро, — сказал он, целуя жену. — И глупости выкинь из головы…
«Глупости» — это был страх Нади перед родами, которые вот-вот должны были подойти.
Дождь вроде стал поменьше, когда Сергей вышел. Только чуть моросил. В просвет между тучами даже выглядывало солнце. «Глядишь, денек-другой и разветреет, — прикидывал Сергей. — Ведь надо же так: зарядил обложной! Вся душа изныла…»
Сергей свернул к маячившему вдалеке комбайну Беднякова. Николай Степанович со штурвальным сидел возле комбайна, курил.
— Как дела? — спросил Русаков.
Бедняков посмотрел на небо, послюнявил палец и затем кончиком пальца затушил самокрутку. С неба падали редкие крупные капли. Ветер весело гнал рваные, лохматые остатки облаков. Влажный воздух рассеивался. Понемногу разветривало.
— Ждем у моря погоды, — Бедняков встал, цыкнул на штурвального. — Покурил, и будя. Я тебе что сказал? Проверить…
Штурвальный нехотя поднялся с вязанки соломы.
Бедняков повел Сергея вдоль валков, лежащих прямыми рядками. Он подцеплял сапогом пшеницу, перевертывал мокрые охапки.
— Видите, полежало и уже проросло… А потом гнить будет. Сергей Павлович, — комбайнер внимательно посмотрел на агронома. — А не лучше ли сразу под комбайн?.. На току можно довести и до кондиции… Ни к чему сейчас, Сергей Павлович, раздельная уборка: не по погоде она. Урожай пропадет.
Пшеница в валках не имела вида. Да и та, что не скошена— стояла понурая, низко свесив колосья к земле. Русаков, слушая Беднякова, понимал, что дело говорил комбайнер… Еще недавно перед глазами морем качалась пшеница почти в рост человека. Не эта, мокрая и перепутанная, а та, перед которой он, затаив дыхание, с восторгом стоял на меже… Было жалко людского труда.