Генерал Симоняк
Шрифт:
Комдив всё узнавал о новых подвигах своих сынков. Настоящим богатырем оказался командир роты ленинградец Владимир Михайлов. Он сам уложил автоматными очередями с десяток гитлеровцев, а трех замертво свалил тяжелыми, как обух, ударами кулаков. Сержант Николай Виноградов пулеметными очередями максима скосил более двух десятков фашистов. Заместитель политрука Василий Будник с двумя товарищами уничтожил вражеское отделение. Михаил Семенов, который с развернутым знаменем Кировского завода несся через Неву, убил в бою трех вражеских солдат и фельдфебеля...
Днем мимо наблюдательного пункта вели
По лесной дороге понуро шагали несколько десятков вражеских солдат. Темно-серые шинели застегнуты у самого подбородка. Головы повязаны платками, покрыты брезентовыми капюшонами. У некоторых на ногах вместо сапог соломенные чуни. Один наш солдат, толстолицый парень в новом полушубке, вплотную подошел к пленным, замахнулся на немецкого фельдфебеля.
– Чего разошелся?
– остановил его конвоир в закоптелом халате.
– Нашел где храбрость показывать. Вон туда иди.
Конвоир кивнул в сторону передовой.
– Передушил бы их всех, - кипятился солдат.
– Там их, в бою, и души, - спокойно заметил конвоир.
Симоняк узнал в конвоире Федора Бархатова.
– Молодец, парень, - проговорил комдив.
Жалкое впечатление производили пленные. Раньше, подумалось Симоняку, немцы в плену держались не так-наглее, увереннее, всё твердили, как попугаи: Мы победим. Мы победим Россию. Теперь поджали хвосты. Слабеет духом немецкий солдат-завоеватель. Зато выше поднимает голову, распрямляет плечи советский воин-освободитель. Он не произносит громких слов, не бахвалится, не пялит глаза на чужое добро, простой и скромный человек, которого гитлеровцы презрительно называют Иваном... Этот Иван, отступавший сжав зубы до боли, теперь поворачивает стрелку войны в противоположную сторону. Он пойдет на всё ради победы, ничто его не остановит, как не остановил Дмитрия Молодцова огонь вражеского дзота.
Глядя на пленных, комдив спросил Трусова, из каких они частей.
– Большинство из сто семидесятой дивизии, но есть и из девяносто шестой.
– Где взяты?
– На нашем правом фланге. Девяносто шестая пехотная дивизия находилась в резерве Линдемана. Ее перебросили сюда с задачей заткнуть брешь, отбросить нас за реку.
– Ишь чего захотели... Разведку надо усилить, Иван Ильич, не прозевать появления у них новых резервов. Отправляй ребят, пускай свеженьких языков приволокут.
Вернувшийся в бункер Симоняк не спеша водил усталыми глазами по карте. Даже циркуль взял, чтобы точно измерить полосу, отделявшую ленинградцев от волховчан.
– Километров пять осталось. Нажать бы завтра покрепче с обеих сторон...
Около полуночи позвонил Говгаленко.
– Куда ты пропал?
– спросил недовольно Симоняк.
– Я у Бондаренко. Балакаем тут, прикидываем.
– Что прикидываете? Кому первому на сосну влезать?
Говгаленко понял шутку генерала. Был с ним один случай, о котором сам как-то рассказал Симоняку. Зимой сорокового года на Карельском перешейке 123-я дивизия, в которой служил Говгаленко, прорвала линию Маннергейма. Ее наградили орденом Ленина. Весть об этом пришла, когда дивизия находилась в бою. Как же сообщить бойцам радостную весть?
Вперед, воины ордена Ленина дивизии...
Его усиленный рупором и без того громкий голос долетел до самых передовых цепей. Услышал его и противник. Защелкали пули по стволу. Говгаленко еле успел слезть.
На шутку генерала Говгаленко отозвался шуткой:
– Рады бы оба залезть, да тут ни одного подходящего деревца не уцелело.
От Говгаленко комдив узнал, что гитлеровцы пробуют оттеснить левофланговый полк от шоссейной дороги. Засылали в тыл зверевского батальона автоматчиков. Их переловили, уничтожили.
– Щупают, где у нас слабо, - говорил Говгаленко.
– Действуют мелкими группами.
– Могут и крупные бросить, - предупредил Симоняк.
– Имейте в виду.
Пять километров. На карте они казались сущим пустяком. Красные извилистые линии, обозначавшие расположение полков 136-й дивизии и наступавшей ей навстречу дивизии Волховского фронта, находились словно бы рядом. Как сомкнуть их, слить в одну?
Гитлеровцы всё еще стремились раздвинуть стены коридора, надеялись удержать фляшенхальс. Вступили в бой 96-я и 61-я пехотные дивизии, подтягивалась 5-я горнострелковая. Командующий 18-й немецкой армией Линдеман приказал всем подчиненным ему дивизиям выделить по пехотному батальону или артиллерийской батарее для закрытия прорыва русских.
С утра 14 января немецкая пехота и танки двинулись на позиции батальонов Ефименко и Душко. Завязался ожесточенный бой. Противник нес большие потери и всё же упрямо бросал в атаку роту за ротой.
Положение создавалось острое, критическое. Симоняк ввел в бой все свои резервы. Вражеские атаки удалось отразить. Но надолго ли?
С начала боев Симоняк ни разу не обращался к командарму за помощью. Духанов сам внимательно следил за действиями дивизии, наступавшей на главном направлении, всячески поддерживал ее и армейской артиллерией, и танками, вводил в бой новые части для прикрытия флангов Симоняка. Но 14 января обстановка на фронте наступления дивизии стала тяжелой.
– Правый фланг у меня совсем оголен, - докладывал Симоняк командарму. Противник бросает против нас всё новые части.
Духанов понимал Николая Павловича. Его дивизия, глубже других вклинившаяся во вражескую оборону, принимала на себя основные удары. Трудно в таких условиях продвигаться вперед, углублять прорыв. Но Духанов верил в Симоняка, верил в его смелость, решительность.
– Фланги ваши прикрою, - сказал он.
– Подкину артиллерии. Давай, Николай Павлович, вперед.
– Раз прикроете, пойдем.
– Что это у вас там за шум?
– Да тут мебель передвигают. Пустяки, словом.
Командарм явственно слышал в трубке глухие разрывы снарядов. Они падали возле наблюдательного пункта дивизии.
– Осторожнее с мебелью, - произнес Духанов.
– Пускай Морозов примет меры.
Переговорив с командармом, Симоняк первым делом вызвал к телефону Шерстнева. Того не оказалось на месте - ушел в третий батальон, к капитану Собакину.
– Кто говорит?
– Слушает седьмой.
– Чего вы там застряли? Почему не продвигаетесь?