Гений зла (сборник)
Шрифт:
газета, 26-28 ноября, 2001 г.) подробно рассказывается о приеме,
которым в наши дни владеет каждый мало-мальски обученный
следователь; с помощью вариантов этого приема упомянутые в
статье Прохоровой ситуации могут быть объяснены как результат
сознательной режиссерской работы следователя, направляющего
подозрения арестованной в нужное ему русло. Смысл этих
* Переработанный вариант статьи, опубликованной в № 7-8 Российской
музыкальной газеты за 2002
** Т.е. примерно за месяц до исполнения Рудольфом Баршаем
отцовского Реквиема в Большом зале консерватории.
действий следователя в том, чтобы прикрыть стукача при
помощи дискредитации другого человека.
...Чтобы не быть голословным, разберу ключевой эпизод из
упомянутой серии, в основу которого положен – как я считаю –
трюк с характерным для Прохоровой словом.
...Слово «шакалы» является для Прохоровой характерным (см.
вышеупомянутую статью, а также статью А. Григорьева
«Прохоровы с Трех гор» в «Известиях» от 12.05.1998). Уверена
ли Прохорова, что употребляла это характерное для нее слово
только при моем отце? Я, например, убежден в
противоположном.
...Теперь приведу цитату из статьи Прохоровой: «В конце ноября
1950 года мне устроили очную ставку с сестрой Шуры – Марией
Лазаревной, очень больным человеком. Она дрожала и сначала не
могла вымолвить ни слова и только после того, как следователь
пригрозил ей привлечением к уголовной ответственности, робко
сказала, что я плохо влияла на ее брата, ругала соответствующие
органы, называла их «шакалами». Но с Марией Лазаревной я
вообще никогда ни о чем не разговаривала <…>». (Здесь и далее
курсив мой. – А.Л.).
...Прохорова приходит (я же считаю, что ее аккуратно подводят)
к выводу: брат сообщил сестре, что Прохорова называет органы
безопасности «шакалами» и послал свою сестру на Лубянку. Вот
что пишет Вера Ивановна по этому поводу: «Мне очень легко
было отрицать все показания Марии Лазаревны, хотя именно
после очной ставки с ней мне стал понятен целенаправленный
характер бесед со мной Шуры <…>. Таким образом, мать и
сестра Шуры, а также его лучший друг выступили в роли
лжесвидетелей».
...Однако Прохорова упускает из виду иную возможность: сестру
моего отца привозят на Лубянку и с помощью угроз заставляют
«вспомнить» то, чего она никогда в жизни не слышала.
Показания моей тетки, в которых присутствует характерное для
Прохоровой
незамеченным стукача) автоматически бросает тень на моего
отца, что «органам» и требуется.
...То, что Прохорова считает моего отца законченным злодеем,
неудивительно. Ведь он, по ее мнению, не ограничился тем, что
послал лжесвидетельствовать свою мать и лучшего друга, но не
пожалел и родной сестры, которая еле держалась на ногах.
(Незадолго до этого моя тетка перенесла операцию, в ходе
которой ей удалили шесть ребер и одно легкое. Ее дважды
привозили на Лубянку из санатория – в первый раз она
отказалась что-либо подписывать).
...Попробуем теперь взглянуть на эту ситуацию с иной точки
зрения. Прохорова считает моего отца очень умным человеком
(хотя и злодеем). Однако одновременно она, не замечая того,
приписывает ему идиотические действия. Ведь мой отец, по ее
мнению, услышав от нее в разговоре наедине про «шакалов»,
заставляет свою сестру сообщить об этом самой Прохоровой (на
очной ставке). То есть зачем-то совершает саморазоблачение.
Поэтому интерпретацию, даваемую Верой Ивановной всему
эпизоду, я считаю неверной.
Замечу, что возможно еще одно, совсем уж простое объяснение
показаний моей тетки, от которой я знаю, что, хотя Прохорова
лично с ней почти не разговаривала и вообще ее практически не
замечала, но вела себя запредельно неосторожно в большой
компании, собиравшейся в доме моего отца, где моя тетка также
присутствовала. Так что не исключаю, что моя тетка могла
просто повторить то, что слышала от Прохоровой на самом деле.
Прежде чем переходить к разбору следующего эпизода, напомню
читателю о том, что на Лубянке – чтобы сбить арестованных с
толку – использовались так называемые «типовые антисоветские
высказывания» (см. «Воспоминания» Надежды Мандельштам).
Продолжу теперь цитировать Прохорову: «<…> единственный
раз, когда мы оказались с Мееровичем и Локшиным вместе, за
одним столом – был день рождения Шуры, кажется, 19 сентября
1949 года, у него дома. Тогда при прощании на лестничной
площадке, когда все остальные гости уже прошли вперед,
Локшин сказал мне: «Вера, посмотрите на портрет Маленкова.
Это самый лютый антисемит, и мне придется за него голосовать».
Я ответила, что все они одним миром мазаны, все сволочи и
негодяи (за точность формулировок я не ручаюсь), не все ли