Гений зла (сборник)
Шрифт:
вместе в вагоне. Народу было много в электричке, и мы стояли
там все в тесноте. Мы разговаривали. Потом он вдруг перестал
говорить, и, когда я посмотрела, я увидела, что он совершенно
бледен и что он, видимо, теряет сознание. Но поскольку народу
было много, его, так сказать, поддержали, когда он стал падать, и
люди уступили ему скамейку и он лёг на неё, и так мы доехали до
Зеленоградской. Когда мы вышли с поезда (там вообще хорошо
было,
и он как-то пришёл в себя. И мы решили, что мы ещё поиграем в
четыре руки. Мы пришли, сели за стол, стали пить чай. Мы с
Шурой, мама и сестра Муся. Вдруг через некоторое время кто-то
стучит. Это пришла Вера Прохорова. Пришла в таком
прекрасном настроении, очень возбуждённая – она принесла
подарок Александру Лазаревичу. Принесла книжку «Дон Кихот»
Сервантеса, которую, как она знала, он хотел достать. Но тогда
это было тоже непросто. Кстати, я ещё до этого ему достала эту
книжку. Ну, он, естественно, как человек вежливый, ничего не
сказал, и она стала придумывать какую-то надпись фантастичес-
кую, изобретать. И написала. Ну, потом, естественно, села за стол
с нами. И вот, мы сидели и Вера, значит, опять стала солировать,
она опять говорила одна, опять говорила в присущей ей манере,
т.е. это у неё, видимо,… ну, она привыкла уже так говорить, она,
видимо, не замечала. А мама и Муся Шурины – они сидели, ни
слова не говоря и вообще затаив дыхание, потому что они тоже
испугались. В общем, она сидела очень долго и говорила очень
долго, и мне это надоело, и я сказала единственную фразу, с
которой я вообще когда-либо к ней обращалась, хоть я её видела
много раз. Услышав шум проходящей электрички, я сказала:
«Интересно, как вы думаете, куда эта идёт электричка – из
Москвы или в Москву?» Просто я боялась, что она дождётся того
времени, что уйдёт последняя электричка, и она должна будет
там остаться. Она мне ничего не ответила, не удостоила меня
этим. В конце концов, всё-таки она уехала. Это я говорю о том,
что она в статье своей говорит, что она с мамой и сестрой
[Локшина не общалась и не вела при них политических
разговоров].
Потом она сама пишет, что она была на дне рождения у
Александра Лазаревича 19 сентября 49-го года. Опять там
находились мама и Муся. Они-то её слышали, а она это
описывает так, как будто бы он должен был это всё [т.е.
крамольные речи Прохоровой] рассказывать [своей сестре и
матери]. Они все это слышали сами.
Теперь я хочу несколько слов сказать
Прохоровой]. Я не могу найти достаточно деликатных
выражений, потому что статья вся лжива. Она начинается со лжи
и кончается ложью. И там есть два островка правды. Один
островок, где она говорит о том, какой интересный был человек
Александр Лазаревич. И другой островок, где она говорит, что
«ему незачем было на меня доносить». И это тоже правда. Какой
был смысл ему доносить на неё? А начинается статья с того, что
она говорит, что она никогда публично не называла имя человека,
который, как она считает, донёс на неё. А там она просто пишет:
«Неоднократно доносил на меня». Это вообще совершенно
непонятно, что она имеет в виду. И вот она говорит, что никогда
она не называла, а на самом деле все 50 лет (полвека) эта
женщина только тем и занималась, что поносила, клеветала на
Александра Лазаревича. Как это началось вообще?
Значит, когда я вернулась из Симферополя, стала работать в
Москве. И вот, через несколько лет (я не помню точно, в каком
году) на одном из концертов ко мне подошла в антракте одна из
бывших студенток и сказала… Поскольку все знали, что мы
дружны с Александром Лазаревичем, она спросила: «Скажи, а ты
ещё общаешься с Локшиным?» – Я говорю: «Да, общаюсь». –
«Знаешь что, я тебя хочу предупредить. Будь осторожна!» – «Что
такое?» – «Он служит в НКВД». – Я говорю: «Откуда ты такую
ерунду несёшь, что ты говоришь?» – Она говорит: «Нет, ты
знаешь, я была у Генриха Густавовича [Нейгауза]. Ты знаешь, у
него есть жена Милица Сергеевна, а у неё есть племянница
Верочка. Так вот Верочка точно это знает». – Я говорю: «Ну,
мало ли, что скажет Вера? Как ты этому можешь верить?» – «Нет,
она говорит, что она точно знает». Мне было очень неприятно, но
я не придала этому большого значения, потому что я видела Веру
и я представляла себе, что она может сказать. Что она может
сказать всё, что угодно. Но через какое-то время опять в концерте
встречаешь ещё какую-то знакомую и разговор прямо идёт тот же
самый, как по тем же самым нотам. «Ты видишь Локшина?» –
«Вижу». – «Будь осторожна!» – «Что такое? Откуда ты это
знаешь?» – «Вот племянница Верочка». А ещё через несколько
лет моя подруга, которая училась вместе со мной и училась у
Локшина, пришла ко мне и сказала: «Я тебе должна сказать очень
страшную вещь. Я была в гостях у одного профессора