Генрих Гиммлер
Шрифт:
Румынская популяция евреев была одной из крупнейших в Европе и насчитывала, до передела ее территории, около 750 000 человек, причем обращение с ними до и во время политической нестабильности и гражданской войны, предшествующих германскому вторжению, не уступало в жестокости обращению самих нацистов, карательные отряды которых действовали там, где не справлялись сами румыны, в районах Буковины и Бессарабии, которые в 1940 году были отторгнуты от Румынии Россией. Но небольшая популяция евреев на территории Заднестровья стала предметом горячих споров, продолжавшихся до самого конца войны, в которые, в конце концов, оказались вовлечены Всемирный еврейский конгресс, швейцарский Красный Крест, Англия (как опекун Палестины) и американский государственный департамент. Всех коснулись жадность Антонеску и тактика Эйхмана, который не одобрял общего направления всего этого дела, считая его принесением в жертву «чистоты» «окончательного решения».
В Болгарии Гиммлеру тоже помешали. Евреи, хотя и подвергались гонениям и были лишены территории, так и не были депортированы, и даже в Словакии, вслед за периодом массовых депортаций, марионеточному
Между тем, Гиммлер не терял времени на севере и западе. В июле 1942 года, в самый разгар войны, он лично посетил Финляндию, стараясь организовать депортацию еще большего числа евреев. В это же время он посетил Ревель [77] в Эстонии и отсюда послал жесткую директиву Бергеру, своему связному офицеру в министерстве Розенберга, контролирующему дела на эстонской территории, с целью остановить публикацию указа, который передал бы безраздельное право решать, кто является евреем, а кто — нет, генеральному комиссариату Розенберга, а не тайной полиции Гиммлера. Гиммлер писал Бергеру: «Не публикуйте указ, определяющий евреев. Эта дурацкая точность свяжет нам руки. Восточные территории нужно освободить от всех евреев. Я один отвечаю перед Фюрером и не желаю никаких дискуссий».
77
Прежнее название города Таллин. (Прим. пер.).
На западе власть Гиммлера была гораздо слабее. Основным представителем германской власти во Франции оставался Вермахт, и именно через него следовало осуществлять депортацию евреев. Хотя скопившиеся во Франции еврейские беженцы и были высланы на восток, по свидетельству Рейтлингера, за годы оккупации было депортировано чуть более одной шестой части всех французских евреев, хотя преследование их другими средствами было настолько интенсивным, насколько с этим справлялись агенты Гиммлера, Гейдриха и Эйхмана, особенно во время облавы 1942 года, которая номинально проводилась в ответ на убийства немецких солдат. Когда в ноябре 1942 года немцы оккупировали Свободную зону, должны были начаться переговоры по еврейскому вопросу с итальянцами, на территорию расселения которых в южной Франции стекались евреи с севера, и попытки Эйхмана провести их в свою пользу оказались бесплодными.
В Голландии приказы Гиммлера о депортации выполнялись более гладко, и в результате было ликвидировано почти три четверти еврейского населения. На отчете, посланном ему руководителем СС Хансом Раутером, о мерах по депортации, предпринятых им в сентябре 1943 года, Гиммлер смог начертать одобрительное Sehr gut [78] . В Бельгии влияние СС было сильно ослаблено противодействием их экстремизму со стороны генерала фон Фалькенхаузена, который занимал пост немецкого военного коменданта до своего ареста в июле 1944 года. В Дании антиеврейскому давлению Гиммлера сопротивлялись почти с полным успехом; в течение 1943 года он пытался убедить Карла Вернера Беста, который до этого служил в гейдриховском гестапо, а теперь был рейхскомиссаром Дании, в том, что «окончательное решение» в той же степени применимо к евреям на полунейтральной территории Дании, что и к восточным евреям. Однако его настойчивость не достигала цели до августа 1943 года, когда в ответ на бунты в доках Оденсе, действия Сопротивления в Копенгагене и восстание малого датского флота было введено военное положение. Гиммлер, занявший к тому времени пост министра внутренних дел, настоял через Риббентропа на том, чтобы Бест немедленно начал хватать датских евреев и депортировать их на восток. Вслед за этим последовало традиционное уклонение от ответственности, в котором очень многие чиновники весьма преуспели в последние годы войны, когда возрастающая вероятность поражения и будущие репрессии начали все сильнее влиять на их действия; эта облава на евреев стала, в сущности, символом, давшим прекрасную возможность спасти жизни евреев в стране, сделавшей все возможное для защиты евреев или эвакуации их в Швецию. Гиммлера смогли убедить в том, что Дания свободна от евреев, только после того, как Бест сделал все возможное, чтобы побудить евреев к бегству. В Норвегии, где условия для дипломатического лавирования были куда менее благоприятны, две трети еврейского населения ускользнули от Гиммлера, причем многие из них бежали через границу в Швецию.
78
Очень хорошо (нем.).
Основное сопротивление навязчивой идее Гиммлера оказали на юге, поскольку итальянцев так никогда и не удалось склонить к антисемитизму; да и, в общем-то, число евреев, живших в Италии, едва ли превышало 50 000. Ранее итальянцы отказались от сотрудничества на юге Франции, а теперь Эйхман снова был вынужден жаловаться на их «саботаж» в Греции и Югославии. Хотя под влиянием Гитлера в 1938 году Муссолини и создал свои собственные
79
В разговоре с P.M. в Стокгольме фрау Ирмгард Керстен вспоминала, как она сопровождала своего мужа и Гиммлера на эту встречу в Италию. Это был единственный случай ее непосредственного общения с Гиммлером, которого она всегда старалась избегать. Как-то раз, после завтрака в Риме, Гиммлер начал убеждать ее в необходимости избавления от евреев и Свидетелей Иеговы, и ради этой лекции даже отложил свой отъезд. Он явно ощущал потребность заручиться поддержкой немецкой жены Керстена, общаться с которой ему приходилось не часто.
«Весной 1942 года в Верхнюю Силезию прибыли первые транспорты с предназначенными для истребления евреями», — писал Хесс [80] . Через луга их подвели к новым газовым камерам Хесса, приказали раздеться для проведения дезинфекции, затем закрыли в камерах и умертвили:
«Никто из нас не сомневался в том, что приказу Гитлера следует беспрекословно подчиниться, и что СС обязаны его выполнить. Тем не менее всех нас терзали тайные сомнения… Мне стоило больших усилий скрывать от окружающих свои внутренние сомнения и чувство подавленности… Мне приходилось хладнокровно смотреть, как матери со смеющимися или плачущими детьми входили в газовые камеры… Жалость моя была столь велика, что я мечтал лишь о том, чтобы покинуть эту сцену: но нельзя было проявлять и малейших признаков эмоций».
80
Мемуары Хесса, стр. 148.
Как-то Хесс сильно напился с Эйхманом, пытаясь выяснить, не испытывает ли тот подобных сомнений, но:
«он показал, что полностью одержим идеей уничтожения каждого еврея, до которого сможет добраться… Если меня глубоко потрясал какой-нибудь инцидент, я чувствовал, что не могу вернуться домой к семье. Я садился на лошадь и скакал до тех пор, пока ужасная картина не рассеивалась. Часто ночью я заходил в стойла и искал утешения среди моих любимых животных».
Но более показательной, чем эта жалость к самому себе, является неспособность Хесса осознать истинный масштаб совершенного им преступления. Его эмоциональность, столь очевидная на протяжении всех записок, просто смехотворна по сравнению с размерами трагедии, которую он старается описать, а то и оправдать. «Воистину, у меня нет причин жаловаться на скуку, — сказал он. — Садик моей жены — это просто цветочный рай… Заключенные никогда не упускают возможности проявить доброту к моей жене и детям и привлечь, тем самым, их внимание. Ни один из бывших заключенных не сможет сказать, что когда-нибудь и по какому-нибудь поводу в моем доме к нему плохо относились». Когда ему предложили переехать в Заксенхаузен, он сказал: «Сначала я почувствовал боль при мысли о том, что придется покинуть насиженное место… но потом я обрадовался возможности избавиться, наконец, от всего этого». Пытаясь оправдать свои поступки, он цитирует английскую поговорку: «Права она, или нет, но это моя страна», и при этом откровенно перекладывает обвинение на плечи Генриха Гиммлера, которого называет «самым жестоким воплощением принципов руководства». «Я никогда не был жесток», — заявляет Хесс, хотя и допускает, что его подчиненные часто бывали таковыми; но, по его словам, он не мог их остановить. Природа жестокости садистов из СС и капо, которые наслаждались своей абсолютной властью над заключенными, подробно описана Когоном и многими другими, выжившими узниками лагерей.
Вероятно, нет ничего удивительного в том, что после первого визита в марте 1941 года Гиммлер посетил лагерь Аушвиц всего лишь один раз. Это случилось летом 1942 года, когда он приехал проконтролировать ход строительства. По словам Хесса, его интересовали исключительно сельское хозяйство и промышленность. Тем не менее ему продемонстрировали ужасные условия содержания узников и их подверженность болезням, перенаселенность. Он пришел в ярость: «Я не хочу больше слышать об этих трудностях, — сказал он Хессу. — Для офицера СС трудностей не существует; если они возникают, его задача — тут же их преодолеть своими собственными силами! Как это сделать, ваша забота, а не моя!» В качестве примера он упомянул успехи в структурах «Фарбен»; с точки зрения Хесса, «Фарбен» использовала более квалифицированных рабочих и пользовалась приоритетом в получении строительных материалов.
После этого Гиммлер обратился к другим темам:
«Он пронаблюдал весь процесс уничтожения только что прибывшего транспорта с евреями. Также он провел некоторое время, наблюдая за отбором работоспособных евреев, не делая при этом никаких замечаний. Ничего не сказал он также и о процессе уничтожения, сохраняя полное молчание. Во время процесса он ненавязчиво наблюдал за участвующими в нем офицерами и младшими офицерами, в том числе и за мной. Затем он отправился взглянуть на фабрику синтетической резины».