Геологи идут на Север
Шрифт:
— Ну, друг, золото есть? — не без ехидства задает Софрон вчерашний вопрос, продолжая пить чай.
— Есть. И много!
Софрон сразу перестал пить чай, смотрит на меня и Пятилетова. По нашим довольным лицам видит, что мы не шутим, и хмурится.
— Плохо, совсем плохо!
— Как это плохо? — вдруг возмущается старик Пятилетов. — По-твоему, Софрон, пусть себе лежит без пользы металл?.. Ты что же, против, чтобы нашему государству богатства открывать?
— Плохо будет! — твердит свое старик. — Людей много будет! Тайга гореть будет! Шуму много будет! Другое место придется кочевать!
Я успокаиваю старика и говорю, что жить ему
…Сейчас, вспомнив все это, я спрашиваю Софрона:
— Ну, как, Софрон, живешь?
— Хорошо живем!
— Очень хорошо живем, — подтверждает Варвара, наливая в чашку крепкого чаю со сливками. Подвигает мне наколотый кусками сахар, сливочное масло, конфеты и тарелку с пышными, еще горячими белыми лепешками.
— Сейчас у меня Софрон работает, сторожит грузы. В колхоз его не взяли, старый…
Иван Новых, попив чаю, благодарит хозяев и, вставая из-за стола, говорит, смеясь:
— Ты, Софрон, говорят, уже третий ящик денег набираешь, да только первых два ящика так спрятал, что и сам найти не можешь…
Софрон делает вид, что не слышит реплики. Его внук Илья, пятнадцатилетний подросток, как старому знакомому, рассказывает мне:
— Чуть беда из-за этих разговоров не приключилась. Прошлое лето пришел я как-то с охоты и лег спать, закрывшись с головой одеялом. В юрте была одна бабушка. Софрон на реке промышлял рыбу. Вдруг, слышу, Варвара кричит:
«Спасите! Илья!»
Я сразу проснулся, откинул с головы одеяло. Смотрю, мою бабушку два человека держат, а третий ножом ей грозит, «Отдай деньги! — кричит. — Где, старая карга, три ящика с деньгами спрятано? Показывай, а то убью!»
Меня не видят разбойники. Сильно я испугался. Зарежут, думаю, бабушку. Сдернул осторожно с гвоздя свое ружье, оно заряжено было, и выстрелил. Бандит с ножом сразу мертвый упал к бабушкиным ногам. Второй на меня бросился, тоже с ножом, но я успел по его ногам выстрелить, упал он, а третий из юрты в дверь на улицу выскочил и побежал. Я ему кричу: «Стой, убью!» Прицелился, хотел стрелять. Смотрю, он остановился, руки поднял, ко мне идет. Заставил я его раненого разбойника на спину взять, и так он у меня его на себе до прииска тянул. Там их в милицию сдал. Сейчас у нас спокойно, никто нас не трогает, — смеется Илья.
Вставая из-за стола, Софрон говорит, обращаясь ко мне:
— Здесь будешь спать! — И показывает на лучшее место в своей юрте против камелька.
Утро. Я просыпаюсь от бормотания. Возле меня стоит старый охотник и молится на икону Николая-угодника. Потемневший от времени и дыма Николай-угодник очень похож на якута. «Сердитый Никола» — единственный из святых, кого еще признают старые якуты-охотники.
Я, не желая мешать Софрону, закрываю глаза и невольно прислушиваюсь к молитве. Первые два слова понятны: «Отче наш…», — но дальше начинается невероятная смесь церковнославянских слов с якутскими. Молитва звучит, как шаманское заклинание. Тут и просьбы послать удачную охоту, чтобы горностаи не ушли из западней, а лисы не открутили своих лап в капканах. Конец молитвы совершенно неожиданный: «Никола, дай здоровье моей бабе Варваре, детям моим и пошли хорошую охоту стахановцу Софрону».
Софрон кончает молиться, тяжело вздыхает и с довольным лицом садится на скамью.
Около юрты трактористы ремонтируют трактор. Рокот его мотора гулко раздается по Тополевой долине. Машины, груженные техникой, уходят в тайгу. Софрон провожает нас и долго
— Плохо, совсем плохо охотнику стало. Много людей, шума много, зверь пугается, в тайгу уходит зверь. Далеко надо за ним в тайгу ехать, — жалуется он нам на прощанье и скрывается в кустах тальника.
По знакомым местам
Наш «ГАЗ-51» стремительно бежит по трассе.
— Смотрите, одни наши «медведи» да «буйволы» теперь на трассе, — так любовно называет Иван тяжеловозы Ярославского и Минского заводов, беспрерывно встречающиеся нам, — Добротные машины, — продолжает он. — Как надсаживается, родной!
Навстречу нам идет «ярославец», загруженный тяжелым бульдозером, который крепко придраен тросом к кузову машины. За ним идет, тяжело вздрагивая, вторая машина.
Я со страхом смотрю, как мимо нас, угрожающе покачиваясь, проплывает неразобранный экскаватор. Водитель осторожно и умело ведет машину.
— Вот это работа? Мастерски крутит баранку, — восхищается Иван.
Впереди красный флажок, дорога перегорожена, мы свертываем на объезд. На этом участке трасса проходит через болото, оттаивающее неглубоко, в зоне вечной мерзлоты. Дорожники делают галечную насыпь. Самосвалы ссыпают подвезенный грунт прямо на срубленный лес и кусты. Тяжелые катки укатывают дорогу.
В первые годы дорожники, прокладывав дороги, снимали мох, ил и рыли кюветы. Все это летом таяло, превращаясь в талую жижу и грязь. Не пройти и не проехать. Никакого грунта для засыпки этой грязи не хватало. Сейчас кусты и Мох на полотне будущей трассы не трогают, в особенности на заболоченных местах, а, наоборот, устилают полотно трассы мелким лесом. Сверху все засыпают грунтом с помощью машин-самосвалов, ровняют, и дорога, промерзнув, стоит, как железная, зиму и лето.
Трасса идет вдоль берега реки, прижимаясь к крутому увалу. Впереди стоит человек и машет красным флагом.
— Не успели проскочить! Опять дорожники рвут, на прижиме все трассу расширяют, — с досадой говорит Иван, затормозив машину.
Быстро образуется колонна машин.
Впереди взметнулось облако пыли: одно, второе, третье… Донеслись глухие взрывы, гулко перекатывается эхо среди гор. По привычке горняка считаю взрывы. Насчитываю восемь, и все затихает.
Осторожно едем по заваленной грунтом трассе. Дорожники торопливо отвозят взорванную породу и сваливают ее в русло реки. Проехав прижим, стараемся наверстать потерянное время. У речки, среди тополей, мелькают добротные постройки. Около гаража виднеются несколько бульдозеров, грейдеры, снегоочистители и самосвалы. Вся эта техника теперь на вооружении дорожников.
— Сейчас километр в сторону, и мы на месте, — говорит Иван, осторожно сворачивая машину с трассы.
— А, Иннокентий Иванович, сколько лет, сколько зим! Верочка, смотри, кто приехал! Давай, раздевайся, проходи! Это, как известно, моя жена Верочка, правда, раздобревшая основательно, а это местные уроженцы Павлик и Наташа! Скоро уже в школу пойдут, — смущенно суетясь, встречает меня Мика. Это не идет к его солидной высокой фигуре в лихо затянутой ремнем гимнастерке, на которой виднеется длинная колодка с орденскими лентами. Награды он получил за ряд открытий и успешную разведку во время войны.