Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи

Полещук Александр Лазаревич

<…>

Я знаю, как будут мучить тебя эти строки. Но мне надо тебе сказать всё. Ты должен знать, что происходит со мной. Только так ты поймешь, как снова строить наше будущее, если вообще это станет возможно.

Существует большое, колоссальное различие между половой жизнью мужчины и женщины. Подумай как следует, и ты увидишь, что в то время как мужчина готов легко вступить в связь и порвать с любой женщиной, для женщины это составляет важнейшую часть жизни. Только развитое чувство морали и долга, только моя безграничная привязанность к тебе как к

человеку и деятелю

спасает меня от катастрофы, которая и тебе бы дорого обошлась. Но в ответ я хочу, чтобы ты хорошо запомнил мои слова! Если это случится со мной, для тебя я буду навек потеряна.

<…>

Будь спокоен, я никогда не сделаю то, что на моём месте сделала бы любая

женщина. Я или буду жить возле тебя, чистая, как кристалл, или навсегда исчезну из Софии.

Горячо тебя целую. Люба».

В последующих её письмах тема обрастает подробностями, пояснениями. Моральные принципы не позволяют Любе отплатить мужу той же монетой, она также не способна унизить его и своё достоинство, ища сочувствия у родных и близких или устраивая скандалы. Она молча страдает, повторяя каждый вечер, как молитву: «Да будет благословенно страдание, рождающее счастье!» Напомнив ему, что «природа не создала социал-демократов и социал-демократок, а создала мужчин и женщин», она посылает в тюрьму книгу датского врача Йоргена Мюллера «Половая мораль и освобождение женщины», брошюру русского профессора Сикорского «Физиология нравственных страданий» и роман итальянца Габриэле д’Аннунцио «Наслаждение». Снова, как в молодые годы, она готова стать его наставницей в самых тонких вопросах «науки страсти нежной», даже через тюремную решётку: «Читай, милый Жорж, Мюллера и думай о нашем будущем. Пусть, когда ты выйдешь на свободу, не увлечёт тебя водоворот борьбы так сильно, что твоё самое любимое на свете существо останется на заднем плане».

Она и за обустройство их «гнёздышка» на Ополченской взялась с таким жаром только ради того, чтобы навсегда покинуть опостылевший дом на улице Козлодуй, ставший местом грехопадения «её Жоржа». «Иногда мне кажется, что я схожу с ума, а иногда приходит в голову одним револьверным выстрелом положить конец этим мучениям. Удерживает меня только твоя безграничная любовь и искорка надежды на то, что не всё потеряно. Спаси меня, милый Жорж, спаси меня!.. Только ты можешь спасти твою Любу!»

В ответ на этот крик о помощи он столь же откровенно рассказывает ей во время свиданий у тюремной решётки и в письмах о «фатальном случае». Он раскаивается и посыпает главу пеплом. Его перо, привыкшее к стилистике политических статей, выводит любовные признания, отдающие неуклюжей сентиментальностью, но вполне искренние. Он уверяет жену, что «возвратятся те славные дни, когда наша любовь не была омрачена ничем и не приносила нам никаких сомнений и колебаний. Те незабываемые дни, когда ты, лёжа возле меня, сладко щебетала и удивлялась тому, что есть на свете такое огромное счастье», а заканчивает письмо трогательным пассажем: «Мысленно шлю тебе букет самых милых и самых нежных цветов любви!»

Признания и обещания Георгия приносят Любе некоторое облегчение. Её психика успокаивается, бессонница уходит. «Теперь не сомневаюсь, что всё снова станет на место, – пишет она. – И я со своей стороны обещаю тебе, что сделаю всё для этого, но главное зависит от тебя».

Обновлённая семейная жизнь, в которой теперь не осталось недомолвок, представляется Георгию безоблачной. Его письмо от 17 сентября полно оптимизма: «Долгие месяцы ожидал я

твоего возрождения, возрождения нашей божественной любви!

Счастлив, что, наконец, дождался. Пусть никогда больше не вернётся прошлое! Устраивай

новое гнездо

с моей любимой библиотекой – это полностью соответствует

характеру

нашей любви». Действительно, книги, всегда игравшие в их жизни столь важную роль, стали помощниками и в эти трудные дни. Именно в них, а не в обычаях «простых людей» искали они ответы на извечный конфликт, столь часто возникающий в семейной жизни. В брошюре Сикорского Георгий старательно подчеркнул слова о том, что вред нравственных страданий «устраняется этической практикой и верой в нравственные идеалы», что именно идеалы и вера в лучшее будущее являются «истинным целительным средством», и поделился с Любой своим выводом: «Пережитые нравственные страдания, оставившие в нас глубокие следы, особенно в твоей поэтической натуре, надо старательно излечивать»³⁵.

В двадцатых числах сентября переписка постепенно возвращается в прежнее русло, домашние новости начинают перемежаться сообщениями о политических событиях. А политическая ситуация в Болгарии день ото дня обострялась. «Из-за происходящих событий в стране объявлено военное положение», – сообщила Люба 22 сентября. Она имела в виду массированное наступление войск Антанты на Салоникском фронте. Болгарская

армия после недолгого сопротивления не выдержала натиска и покатилась назад. Озлобленные солдаты, брошенные на произвол судьбы, захватили штаб-квартиру действующей армии и двинулись на столицу с кличем «На штык виновников погрома!» По Софии поползли слухи о том, что число повстанцев с каждым днём растёт, что они избрали солдатские комитеты и организуются в колонны. Повстанцев уже окрестили большевиками.

Чтобы нейтрализовать вооружённую стихию и начать переговоры с Антантой о перемирии, царь приказал освободить из тюрьмы Александра Стамболийского и Райко Даскалова и направить их к бунтующим солдатам. Подоплёка этого вынужденного шага была очевидной. Наивная вера в грядущее благоденствие простого трудового человека в идеальном крестьянском государстве, которой были пронизаны речи Стамболийского, завербовала в число его поклонников сотни тысяч сельских жителей, а ведь именно крестьяне составляли подавляющее большинство солдатской массы. Их покоряло в нём буквально всё – простота и искренность, прямота и смелость, мощная фигура, зычный голос.

Димитрову была хорошо знакома социально-политическая программа БЗНС, фактически сформулированная Стамболийским в книге «Политические партии или сословные организации?», вышедшей в 1909 году. Уже в публицистически заострённом названии была выражена суть идеологии союза. Партии, по утверждению Стамболийского, «превращаются в сборища, вредные для новой жизни», люди должны их покинуть и составить свои сословные организации на базе единства материальных интересов, что приведёт к естественному обновлению общества. В таком случае основой общественного устройства Болгарии станет крестьянское сословие – самое многочисленное и самое здоровое нравственно и физически, а экономика будет опираться на мелкую частную собственность и кооперацию. Труд должен быть провозглашён верховным принципом в новом государстве, в котором не будет классового неравенства и классовой борьбы, не будет миллионеров и паразитов, а будут только люди, живущие своим трудом. В концепции самостоятельной крестьянской власти Стамболийский отводил наёмным рабочим, не обладающим никакой собственностью, второстепенную роль. Он не считал их силой, способной переустроить жизнь страны на справедливых началах. Город виделся идеологам БЗНС скопищем зла, где обитают богачи, ростовщики и другие эксплуататоры, грабящие деревню.

Георгий Димитров, как и всё партийное руководство, скептически относился к сословной идеологии и политической программе Земледельческого союза. Тесняки считали лидеров союза мелкобуржуазными политическими деятелями, далёкими от марксистского понимания общественного развития. И хотя нередко позиции тесных социалистов и земледельцев по отношению к монархии и войне, национальному вопросу и другим темам совпадали или были близки, ни те, ни другие не могли решиться на полноценное политическое сотрудничество.

«Я лично знаю очень хорошо незабвенного Стамболийского, – скажет Георгий Димитров много лет спустя в речи на съезде БЗНС. – Я сидел долгое время вместе с ним во время Первой мировой войны в Центральной тюрьме, куда мы были брошены, – он вместе с другими деятелями Земледельческого союза – и я с моими политическими друзьями – тесными социалистами, потому что мы были против антинародной политики Фердинанда»³⁶. Возможно, маршруты их прогулок в тюремном дворе пересекались и совпадали. А о чём могли разговаривать два политических деятеля, как не о текущей политике?..

Их сближению могло бы способствовать глубокое понимание народной жизни. Тот и другой были выходцами из низов – один вырос в семье мелкого городского ремесленника, другой – в бедном крестьянском семействе. Тот и другой пользовались безусловным доверием людей труда и сходились в том, что существующее общество должно быть перестроено на справедливых началах. Вот только понимание справедливости и путей её достижения было у них разным…

Перед отъездом к бунтующим солдатам Александр Стамболийский встретился с Димитром Благоевым и предложил партии тесных социалистов поддержать восстание, чтобы объединёнными усилиями свергнуть монархический режим и провозгласить демократическую республику. Он даже заявил о готовности принять политическую программу БРСДП(т. с.), если оттуда будет исключено положение об экспроприации крестьянской частной собственности. ЦК, находясь в плену старой марксистской заповеди о самостоятельной классовой борьбе пролетариата, ответил на это предложение отказом. Таким образом, партийное руководство во главе с Благоевым не сумело воспользоваться сложившейся в Болгарии революционной ситуацией, требовавшей немедленного и нестандартного решения.