Георгий Иванов - Ирина Одоевцева - Роман Гуль: Тройственный союз. Переписка 1953-1958 годов
Шрифт:
Обнаружилось нечто такое крохотное, что влюбленная сперва не поверила — а потом, разрыдавшись на диване «вампир», выгнала жениха из квартиры модерн. А тут как раз Ашет стал проверять доверенное молодому философу имущество, и прямо с брачного дивана попал он, снимая на бегу, по регламенту Санте, подштанники — на недолгую (что-то 8 месяцев) отсидку.
787
У А. К. Толстого в «Бунте в Ватикане» кастраты отвечают папе на его посулы получать в раю «в месяц по два пуда теста»: «Да что нам в тесте, / Будь его пудов хоть двести, / С ним не вылепишь невесте / То, чем жить с ней вместе!».
Ну хорошо. Сами видите, я не в ударе, пишу чепуху и вяло. А вес письма угрожающе растет. А есть и дела. Дорогой граф — а как проект с изданием стихов Вашего
Если бы Вы и М. М. меня лично поддержали, внушили бы, что свинство. Ведь они продолжают издавать какое-то говно. М. б., Каган с ними вошел бы в компанию или издали бы под маркой «Нов. Журнала» или как. Подумайте, сэр, постарайтесь — век буду благодарен. Этакие избранные стихи с Вашим вступлением. Ах, покрутите Вашей умной и дружеской головкой!
Политический автор задрожал, услышав о возможном раздевании каботинки. Ой, разденьте. Чего-нибудь такого фру фру модного. Резину также очень бы был польщен получить, такую же, как когда-то Ольга Андреевна прислала в Монморанси. Этакую с подвязками из пластика. Но что ни пришлете – будет кстати. Рыжая шубка по сей день составляет ее гордость и блаженство. Я бы очень хотел такую же кофту, которую Вы сняли с своего графского плеча, из деликатности сделав на рукаве дырку. Только не снимайте опять со своего! Но м. б., найдется граф подходящего размера. Вашу я носил с мая до ноября — в нашем климате это лучше всякого костюма. И, увы, от стирок, совсем еще новенькая вещица слегка пожухла. Вот бы опять такую – просторно-тонно-прохладную. Но если кофты нет, а найдется пальто – все равно какое, непромокаемое либо драповое, то тоже буду очень польщен. Костюмы у меня, благодаря Вашей милости — шик, а пальто, ну никакою, т. е. есть одно, но уж больно гнусное. Не писал бы, если бы не Ваше любезное предложение — но раз счастье само лезет в руки, то намекаю, что более нужно.
Да, я «покраснел до ушей», представив, что Вы читаете Ольге Андреевне мои сочинения — а я там употребляю всякие слова на ж и на х! Надеюсь, Вы с тактом смягчаете. Буду впредь воздерживаться. Возвращаясь к Почтамтской — сяду Вам ее писать на досуге, но если желаете получить, то отвечайте на письма, а то буду складыв<ать> в ящик.
О моих новых стишках просил компетентно<го> мнения — ни гу-гу. Опасаюсь за опечатки — корректура была грязная, а я за 45 лет «деятельности» ни грамоте, ни умению читать корректуру не научился. Впрочем, наш мэтр Гумилев писал «список сотрудников» и «крух», т. е. круг. Своими глазами видел альбом институтский Хмары-Борщевской, барышни, в которую был безнадежно влюблен Анненский [788] . Знаете, были такие с печатными вопросами: мой любимый поэт, цветок, еда и пр. Все гимназисты отвечали: А. Пушкин (или Надсон), роза, мороженое. Четырнадцатилетний Гумилев написал: Бодлер, орхидея, канандер (камамбер). Факт. Этот канандер, привкус его, остался, по-моему, навсегда и в аполлонизме-акмеизме. Что же тогда осуждать молодого философа Рейзини. А в то же время, я ничуть не преувеличиваю, ставя так высоко Гумилева. Вот и пишите историю серебряного века.
788
Ольга Петровна Хмара-Барщевская, рожд. Лесли, в первом браке Мельникова, жена пасынка И. Ф. Анненского (1867 — после 1924) — с середины 1890-х много времени проводила в семье поэта, по словам его сына Валентина Кривича, «с каким-то благоговейным вниманием следила за творчеством отца», в свою очередь посвящавшего ей стихи. Местонахождение упомянутого Г. И. альбома неизвестно (указано А. И. Червяковым).
Ну, буду ждать в ответ на мое бестолковое письмо обстоятельно-блистательного ответа. Целую ручки Ольги Андреевны. П<олитический> автор просто ее целует. Ваша Присманова par Гингер правильно оценил перенос моего «русского человека» на 1 место. Получилось вроде как все посвящено другу Вагнеру [789] . И очень хорошо, что так вышло. Обиду с «кенгуру» теперь забудем.
Очень Вас прошу — напишите как можно лестней политическому автору. Очень прошу — есть на это разные психологические причины: не так-то легко в общем жить в здешнем раю — где возят частенько хоронить соседей в братскую могилу. И вообще. Поддержите ее «мораль<но>»!
789
Г. И. путает: «Вагнером» в их переписке с Гулем именовался он сам, в то время как Гуль был — «Ницше». «Дневник (1955-1956)» открывается стихотворением «Нет на свете даже дорогих могил...», посвященным Гулю, что можно истолковать как посвящение ему всего цикла.
* деловые бумаги (фр.).
107. Роман Гуль — Георгию Иванову. 8 апреля 1956. Нью-Йорк.
8 апреля 1956 года
Дорогой Георгий Владимирович, ждал Вашего письма как всегда с некоторым нетерпением (хочется же почитать классическую литературу!). Наконец она — классическая литература — пришла. Прочел с большим интересом все, — замечательно пишете и напрасно оговариваете, что то да се. Первый класс, многоуважаемый коллега! И — «что» и — «как».
Итак. К делу. С политическим автором надо найти компромайз.* И вот какой. Послать набор уже для правки — это, граждане, — невозможное дело. Типография на такую правку не согласится никак — за это же надо платить живые доллары, а где их взять? Так вот «компромайз» будет такой: сейчас рукопись Ир. Вл. как раз у нас в переписке. Как только перепишется — буду с наслаждением читать (помня «Оставь»! [790] м<ежду> п<рочим> — как грущу, что «Оставь» — не прошла целиком в НЖ, ведь М. М. как-то говорил, что Вы присылали рукопись? Оч<ень> жаль. Это было в стародавние времена, кажется?). И пошлю Вам один экземпляр чисто переписанной рукописи — Вы ее почитаете, Ир. Вл., сделаете все несессерное [791] — и вернете — приложу купонов кучу к<акую>-н<ибудь>, сверхъестественную,
790
«Оставь надежду навсегда».
791
Склонный к придумыванию неологизмов, Гуль придумывает слово «несессерное» — от фр. «necessaire» (букв, «необходимый»).
Далее. Ледерплексы вышлю воздухом на этих днях. Вашу работу, облеченную тайной — жду с нетерпеливым любопытством. Что это такое? Книги, Вам нужные, — вышлю. Вот даже сейчас записал на бумажке: «высл<ать> Ив<анову> необх<одимое> барахло». Не забуду. Насчет моей темы — темна вода во облацех. Не знаю, во первых, дойдут ли руки, а во-вторых, на днях видел М. М. и спросил его, что бы он больше от меня хотел (или не хотел) — статью о русск<ой> эмигр<антской> лит<ературе> (с постановкой всего на свое место и с подведением «наших итогов») или статью о прозе Набокова? М. М. — говорит, что все равно — и то и другое не без интереса. Так вот буду думать и за что будет легче хвататься — за то и схвачусь. О Варшавском >. Послушайте, граф, — Ваше перо и Ваш язык — остры, как сталь Роджерса (кажется, были такие знаменитые бритвы, а м. б., и не было). Но характеристики в строчку (в одну), будь то Варш<авского>, будь то молодого философа Рейзини, кот<орый> кроме Куполя и Санте ничего не кончил, — это вещь шедевристая! Убиваете на смерть. Бедный Рейзини! Ах, как жаль про эту «безделку». В частности, сего мужа никогда в жизни своей не видал. Слышу только, что он страшно богатый какой-то человек и что его не впускают в Америку из Мексики, потому что молодой философ что-то будто бы напорол в своих основных бумагах. Полагаю, что это именно он и есть? [792]
792
В американской прессе начала марта 1956 г. писали о Рейзини как об известном бизнесмене, которому было отказано в визе для повторного въезда в США в связи с сомнением в достоверности данных им биографических сведений. Тем не менее, в США он вернулся и умер в Нью-Йорке.
Иду по пунктам Вашего письма. И вот дохожу до «неподдельного ужаса». Верю. Но теперь уж прямо прошу, читательски прошу— напишите Христа ради же! Заинтриговали — насмерть. Хочу, чтоб был именно ужас. Пока есть душный смрад» но нет неподдельного ужаса. Дайте же, граф, его. Я верю, что он был, Вы пишете об этом оч<ень> уверенно. То, что Вы написали о «Числах», — верно до убийственности. Именно это я и сказал Варшавскому, по поводу «христианства школы Адамовича» и «христианства Монпарнасса вообще». Это такое беспардонное жульничество, именно жульничество, т. е. дело на «метафизически-жульнической подкладке». Ох, как бы могли написать об этой — «ноте», — если захотели. Я и публично Варшав<скому> (на собрании) сказал именно это. Конечно, в выражениях академических, но все-таки именно о «жульничестве» (называя его «неправдой» с большой буквы). Вообще, все это «возвеличение» — парижской школы Ад<амовича>, с прославлением «властителя дум», со всяким этим христианским жульничеством, с «русскими мальчиками», которые якобы так и ходили по Монпарнассу «с горящими правдой глазами», все это для <меня?> совершенно рвотное снадобье — и именно потому, что это какое-то пошлое вранье, именно пошлая поза. Встань в свою естественную позу — говори стихом и прозой — о чем угодно — даже наври, но чтоб это было смешно и весело, чтоб это «играло жизнью и улыбкой». [793] — А эти господа разводят какое-то мистическое перекобыльство [794] — и от этого меня просто рвет... Скушно же, граф, все это до одури... [795]
793
Аллюзия на стихотворение Г. И. «Полутона рябины и малины...» со строчкой «Играет жизнь улыбкой изумленной».
794
«Перекабыльство» (не «перекобыльство») — словцо из лексики Прохора Порфирыча, ведущего персонажа очерков Глеба Успенского «Нравы Растеряевой улицы» (1866). Что-то вроде «если бы да кабы» (от слова «кабы», а не от «кобылы», как, должно быть, казалось Гулю). По разъяснению автора, «разговор, в котором "кабы" встречается часто <...> разговор не дельный; <...> бестолковое "галдение" в разговоре и бессмыслица в поступках».
795
Похоже на парафраз стихотворения Г. И. «Скучно, скучно мне до одуренья...», напечатанного через полтора года («Новый журнал». 1957, декабрь, кн. LI). Но, скорее всего, сама эта фраза Гуля способствовала рождению поэтического импульса.
Насчет проекта издания Ваших стихов — проект этот, конечно, чудный и человечеству необходимый совершенно. Но как его осуществить? «Чехов» умирает — он уже сказал «их штербе» [796] — и Вы даже напрасно истратили марку на письмо Терентьевой. Они доиздают те книги, которые не доиздались, но были уже в плане. А план — как известно — это совершенно современная вещь и столь же необходимая. Так что с ними разговору нет. С Каганом? Но он русского ничего не издает, у него америк<анское> издательство научных книг. Подписка? Меценаты? Но если б они даже нашлись, ведь это не дало бы гонорара ни Вам (за стихи), ни мне (за предисл. — шучу о себе, конечно). Но насчет Вашего гонорария это серьезно, ибо набрать на издание, допустим, набрали бы где-нибудь (не так уж это много), но на гонорарий — сумлеваюсь весьма. А что Вас интересует? Монумент? Или — «жрать» (не понимайте, граф, грубо — а деликатно)? Вот — коренной вопрос или даже вопросище! Буты ил не буты, вот в чем заковыка, как сказал Гамлет в Полтаве.
796
Финансирование Издательства им. Чехова американцы — в связи с «оттепелью» в СССР — решили прекратить. «Ich sterbe» {нем.) — «Я умираю» - последние слова Чехова, умиравшего в Германии, в городке Баденвейлер.