Герцог де ла Кастри. Том 2
Шрифт:
Себастьян тяжело вздохнул и сложил карту, которая все это время лежала у него на коленях.
– Все стало гораздо сложнее с твоим появлением. Оказалось, что мир не делится на черное и белое.
– Делится, – невозмутимо возразил Габриэль. Они подъезжали к большому рынку, и де ла Кастри плавно завернул на стоянку. Яркое летнее солнце уже припекало, освещая протянувшиеся во все стороны прилавки местных фермеров. – Вы сделали его таким.
– Нет, не для меня, – ответил Лесаж, когда машина остановилась возле заградительного знака. Неподалеку лошадь, запряженная в повозку, нервно била копытом, пока Габриэль не заглушил мотор. – Взять, например, тебя. Можешь мне не верить, но мне все равно, кем
Габриэль вышел из машины и хлопнул дверцей. Себастьян молча последовал за ним.
– И вовсе я не хороший человек, – прошептал де ла Кастри, обходя автомобиль. – Я не хочу подрывать твою веру в этого Ренара, но, боюсь, если он узнает о том, что ты укрывал меня, тебе конец. Подумай об этом. И не забудь напомнить мне: Дима просил купить ему сигареты.
Себастьян помрачнел. Честно сказать, иногда он совсем не понимал сына Катрин. Когда Габриэль только начал жить с ними, Лесаж не на шутку переживал, памятуя о том, что когда-то де ла Кастри был наркоманом и даже лежал в психиатрической больнице. Но время шло, а молодой мужчина вел себя намного адекватнее некоторых, казалось бы, здоровых индивидов в офисе Себастьяна.
Муж Изабелл воспринимал его как друга, но сам Габриэль никогда не говорил о каких-либо дружеских чувствах. Де ла Кастри то и дело упоминал о своем долге перед Себастьяном, но никак не о дружбе. Впрочем, он никогда не говорил и о неприязни, хотя настоящую теплоту в его голосе Себастьян слышал лишь тогда, когда Габриэль начинал говорить о Диме или Изабелл.
Себастьян все еще помнил Катрин… Помнил счастливые дни своей беззаботной юности, проведенные с ней. Помнил так ясно и отчетливо, как если бы это было вчера, а не тридцать с лишним лет назад. Они были так близки, иногда даже читали мысли друг друга. Но как же глупо было надеяться, что нечто подобное может возникнуть между ним и ее младшим сыном. Неужели в глубине души Себастьян рассчитывал, что Габриэль сможет когда-нибудь относиться к нему как к приемному отцу?
Глупо, но Габриэль был так похож на нее. Внешне.
Дима лежал на спине, глядя, как в щели между досок, которыми были заколочены окна спальни, просачиваются тонкие лучи солнечного света. Недавно они еще ползли по полу, а теперь уже медленно штурмуют его ногу. Вот-вот солнце начнет лепить ему прямо в глаза.
Юноша лениво скатился с кровати. После нескольких неудачных попыток ему все-таки удалось отодрать прогнившие доски, открыть окно и с удовольствием закурить. Окна спальни выходили во двор, как и окна его комнаты для игр, которая скоро вероятно станет спальней его друга.
Дима закашлялся. Эта ноющая, а временам раздирающая на части, боль в груди, с которой он жил вот уже шесть лет, редко оставляла его в покое. Габриэль многого не знал о том, как Дима проводил время, живя в Париже, и у юноши до сих пор не возникало ни малейшего желания рассказать ему об этом.
Он действительно большую часть времени посвящал девочкам, обитающим в борделе, но этим список его увлечений не ограничивался. Диме позарез нужно было отвлечь себя от мыслей о де ла Кастри, поэтому, когда Элиза заговорила о знакомой ей группе музыкантов, играющих в маленьких барах на территории Старого Парижа, Дима попросил свести его с ними. Только Элиза да несколько человек из группы знали о том, что Дима то и дело харкает кровью.
Хорошая медицина в Париже, как и в любом другом городе после катаклизма, существовала исключительно для богатых. Но дружки-музыканты свели его с недорогим врачом, который занимался такими…
«Врач», едва взглянув на его глаз, тут же определил, что Дима – Калека, а мало кто из Калек с таким заметным увечьем доживает до двадцати пяти. Он также спросил, сколько лет было Диме, когда тот начал курить, но юноша затруднился с ответом. По всем признакам «доктор» определил, что у его клиента не иначе как развился рак легких и что никто ему уже не поможет, после чего предложил Диме свой белый порошок за очень умеренную цену, дабы скрасить последние годы жизни.
Несколько дней юноша не просыхал, но, встретив Габриэля, так и не смог рассказать ему всей правды. Вид влюбленного друга, который больше не нуждался в его защите, выводил Диму из себя. Одно время он даже со злорадством думал о том, как Габриэль будет страдать, узнав о его смерти. С Эвелин он также не мог поделиться своей бедой. Сестра Габриэля мгновенно раструбила бы все брату, и они вдвоем стали носиться бы вокруг него со своей жалостью и заботой. А он бы просто этого не вынес.
Но через некоторое время приступы изнурительного кашля сошли на нет. Дима практически перестал харкать кровью и снова набрал вес. Он рассказал об этом своему «врачу», и тот, всплеснув руками, приписал невероятное исцеление своему чудодейственному порошку.
Дима же, в свою очередь, думал об архангеле Рафаиле, чье неотступное присутствие во время затяжных приступов, он ощущал особенно сильно. Образ рослого мускулистого воина, окутанного золотистым сиянием, со сверкающим копьем в руке неотступно преследовал его во снах. Но как Дима ни старался, он не мог разглядеть лица архангела. Да и было ли у него лицо?
Мысли о том, чтобы рассказать все Габриэлю, больше его не посещали, но на всякий случай Дима придумал историю про хронический бронхит и всегда носил с собой черный платок, на случай если изо рта снова пойдет кровь. В последний раз это случилось с ним около года назад, когда он снова основательно простыл, дожидаясь возле бара подвыпивших дружков.
Интересно, как там поживает теперь его группа? А Элиза? Несколько раз ему казалось, что он высасывал из нее негативные эмоции точно так же, как делал это с Габриэлем. Как долго девушка-сирота протянет без него? Ведь он, как и друзьям по группе, не успел рассказать ей о своем отъезде. Похоже, он совершенно не умел прощаться, а умел только трусливо сбегать. Дима затушил сигарету о подоконник и вышел в коридор.
Он ожидал застать Габриэля в соседней комнате, но там никого не оказалось. Только две сумки с вещами его друга одиноко стояли возле двери. По старой скрипучей лестнице Дима спустился вниз. Входная дверь была настежь распахнута, и в доме уже не так сильно пахло сыростью. Солнечные лучи освещали широкую прихожую. Шторы-бусины, висевшие на входе в кухню, кто-то сорвал и бросил в угол. Учуяв запах кофе, Истомин поплелся на запах.
– Доброе утро, – Габриэль стоял возле плиты. Он обернулся, стоило другу войти.
Вместо ответа Дима закашлялся и тяжело опустился на стул.
– Бронхит так и мучает? – Габриэль поставил две пустые кружки на стол.
– Угу, – Дима неодобрительно оглядел де ла Кастри с головы до ног. Со вчерашней ночи Габриэль еще не переоделся. На нем были все те же черные брюки, темно-синяя рубашка и дорогие кожаные ботинки на низком каблуке. – Ты спал вообще?
– Не-а, – Габриэль разлил кофе по чашкам и сел напротив. – Мы с Себастьяном ездили за продуктами и заодно к председателю, получить разрешение на использование старого генератора под домом. Ты знал, что за использование генераторов здесь теперь приходится платить налог?