Герцогиня и «конюх»
Шрифт:
«Придут за мной… Скажут: «Вы – наша императрица. Да здравствует ваше величество!»
И вдруг после всего этого воцарение императора Петра II, мальчишки, под регентством презренного раба Меншикова.
– Надули! Обманули меня! – вырвалось у Анны Иоанновны. – Этот кудесник налгал, одурачил!..
Падение Меншикова ошеломило герцогиню своей неожиданностью.
Это известие принес ей Бирон.
– Что?! – воскликнула она, вскакивая. – Повтори!
И Эрнст повторил:
– Да, Анна, в ту минуту, когда я говорю с вами, тот человек, перед взглядом которого
Жгучая радость захватила дыхание Анны Иоанновны. С поразительной ясностью вспоминались ей картины ее «постыдного» свидания с этим «пирожником» в Риге, ее унижение и его торжество, ее слезы и его надменная улыбка. Откуда-то выплыло и лицо Морица Саксонского, единственного человека, которого она полюбила так мучительно-страстно и которого, по повелению Меншикова, так жестоко оскорбила. И она, вся дрожа от волнения, бросилась тогда к столу и написала письмо «Данилычу»:
«Помнишь ли ты, презренный раб, как к тебе на вынужденное свидание являлась русская царевна и герцогиня Курляндская, как она плакала пред тобой, какому унижению ты предал ее? Помнишь ли ты, Александр Данилович, слова племянницы твоего благодетеля об отмщении? Ну, вот теперь и я тебя спрошу: сладко ли тебе, проклятый, в холодных снегах Сибири?..
Да, все, все это вспоминалось Анне Иоанновне в декабрьский вечер 1730 года.
Бирон уехал в Москву. С момента его отъезда герцогиня до сих пор не получила от него письма, и это особенно злило и волновало ее.
Как и прежде, уныло-зловеще завывал ветер в старых печах кетлеровского замка. На дворе выла и крутила метель, навевая огромные сугробы снега. Темно, тоскливо было на душе многолетней митавской затворницы.
– Ваша светлость! – послышался сзади нее голос фрейлины фон Менгден.
Анна Иоанновна, оторвавшись от дум, испуганно повернулась в зеленом кресле и воскликнула:
– Ах, вы испугали меня, милая Менгден! Что вам?
– Какая-то женщина домогается свидания с вами, ваша светлость!
– Кто она?
– Она не называет своего имени, но умоляет, чтобы вы приняли ее. Она говорит, что вы хорошо знаете ее, что она имеет право на ваше милосердие.
Анна Иоанновна колебалась с минуту, но потом решительно произнесла:
– Хорошо!.. Впустите ее!
Вскоре вошла женщина высокого роста. Была ли она стройна, или полна – разобрать было нельзя, так как одета она была в какой-то безобразный бурнус мешком, местами порванный. Голова и лицо были закутаны простым черным шерстяным платком. Женщина, по-видимому от холода, сильно дрожала.
– Кто вы, милая, и что вам надо от меня? – ласково спросила Анна Иоанновна.
– Умоляю вас, ваше высочество и ваша светлость, разрешить мне ответить на этот вопрос без свидетелей, наедине, – хриплым, больным голосом ответила незнакомка.
Анна Иоанновна вздрогнула. Что-то знакомое послышалось ей в этом голосе. Она, по натуре трусливая, почувствовала вдруг страх перед
– К чему эта таинственность? Почему вы не можете говорить при моей фрейлине?
– Вы сами поймете, ваше высочество, почему мне неудобно говорить при других, – тихо и все так же умоляюще прошептала незнакомка.
– Уйдите, Менгден!.. – приказала герцогиня, подумав: «Что она мне может сделать? Кругом меня слуги…»
Лишь только они остались одни, женщина скинула платок с головы и лица и, опустившись перед Анной Иоанновной на колени, воскликнула:
– Ваша светлость, сжальтесь! Теперь вы видите, кто перед вами?
Герцогиня отшатнулась.
– Вы?! – испуганно вырвалось у нее.
– Да, это я, ваше высочество.
Перед Анной Иоанновной в нищенском костюме стояла на коленях ее бывшая обер-гофмейстерина, красавица вдова, баронесса Эльза фон Клюгенау, сосланная за попытку отравить герцогиню.
Анна Иоанновна была так поражена, что в течение нескольких минут не могла выговорить ни слова.
– Как, как же вы попали сюда? – обрела наконец она дар слова. – Ведь вы же сосланы?
– Я бежала из моего заточения. Счастливый случай помог мне освободиться. О, Боже мой, Боже мой, если бы вы только могли знать, ваше высочество, сколько и каких мучительных страданий выпало мне на долю! – воплем вырвалось из груди несчастной баронессы.
Анна Иоанновна впилась в нее пристальным взором. О да, это было почти незнакомое ей лицо. Перед ней была какая-то маска страдания, окруженная почти совсем седыми волосами, и согбенная фигура, жалкая, приниженная.
Анна Иоанновна пробовала вызвать в себе чувство злорадного торжества, но не могла. Помимо ее воли, острое чувство жалости проснулось и задрожало в ее груди.
– И за что, Господи, за что? – продолжала рыдать и ломать в отчаянии руки Клюгенау.
– Встаньте, баронесса! Мне противно видеть женщину у моих ног! – приказала герцогиня.
Баронесса, шатаясь, встала с коленей.
– Садитесь сюда, в это кресло! – сказала Анна Иоанновна. Она позвонила и явившейся на зов фрейлине кратко бросила: – Велите поскорей согреть и подать красного вина.
На лице фрейлины появилось выражение удивления и любопытства, но она все же беспрекословно поспешила исполнить приказание.
По ее уходе герцогиня сказала:
– Вы вот, баронесса, воскликнули сейчас «за что? за что?». А разве вы не знаете сами?
– Видит Бог, я не виновата, ваше высочество.
– Но ведь вы же пытались отравить меня, околдовать каким-то дьявольским снадобьем?
Тогда Клюгенау поведала герцогине все-все:
– Меня на этот безумный шаг понудила любовь… вы знаете, ваше высочество, к кому. Простите меня за это! Если бы я знала, что этот человек способен так жестоко мстить женщине за ее любовь, я давно прокляла бы его так же, как проклинаю теперь.
Анна Иоанновна вздрогнула. Первый раз в жизни она задала себе вопрос, любит ли ее Бирон как женщину или же только как герцогиню, которой по предсказанию его кудесника предстоит блестящая будущность?