ГЕРМАНИЯ НА ЗАРЕ ФАШИЗМА

Дорпален Андреас

Поэтому он пришел в ярость, когда комитет по проведению референдума, несмотря ни на что, попытался втянуть его в публичные дебаты. Союз Гугенберга и Гитлера был столь непрочным, что даже в попытке вынудить президента открыто высказать свое мнение они конфликтовали друг с другом. Газеты Гугенберга изображали президента требующим отклонения плана Юнга, а нацистские лидеры кричали, что Гинденбург поддерживает план, и обвиняли его во всех смертных грехах. В середине октября Гинденбург почувствовал, что должен защитить себя от нападок. В письме Мюллеру он выразил гневный протест против попыток и сторонников, и оппонентов референдума спекулировать на его мнении относительно плана Юнга. «Одна сторона утверждает, что я благосклонно отношусь к референдуму, другая заявляет, что я полностью поддерживаю принятие плана Юнга. Я хочу заявить, что не давал права никому, ни прямо, ни косвенно, обнародовать мои личные взгляды на эту проблему. Наоборот, я всегда давал понять, что отложу окончательное решение до тех пор, пока этот жизненно важный вопрос не будет готов к урегулированию. Тогда я определю, в соответствии со статьями 70, 72 и 73 конституции, обнародовать его или же отложить. До этой процедуры я оставляю свое мнение при себе». Двумя днями позже он пошел дальше и сказал Мюллеру, что считает статью 4

закона о свободе абсолютно неуместным личным выпадом. Канцлеру было дано право обнародовать, что президент против этого положения, и было опубликовано официальное коммюнике. Но когда правительство начало распространение плакатов с этими словами, доброжелатель из Немецкой национальной партии убедил президента, что его доброе имя используется республиканцами в своих целях, и Гинденбург настоял, чтобы все плакаты были изъяты, поскольку иначе он будет втянут в споры слишком глубоко.

Это было тяжелое время для президента. Он снова обнаружил, что находится не в ладах с бывшими товарищами, и необходимость отвергать их советы делала его глубоко несчастным и одиноким [21] .

Даже если он до конца не понимал сложные составляющие плана Юнга, он все же не сомневался, что Германия получает ряд преимуществ, не последнее из которых – эвакуация Рейнской области на пять лет раньше первоначально установленного срока. В отличие от Берга, Ольденбурга и других он также понимал, что политическая слабость Германии ограничивает ее способность в заключении сделок и практической альтернативы достигнутому не существует. Отношение Гинденбурга к плану Юнга представляется тем более удивительным, поскольку, кроме его официальных советников, никто из сторонников плана не консультировал его по этому вопросу. Биограф Гинденбурга Вальтер Герлиц, имевший доступ к его личному архиву, говорит о множестве обращений оппонентов плана Юнга, но не упоминает ни об одном обращении его сторонников. Предположение, что никто из сторонников плана к президенту попросту не обращался, косвенно подтверждается сообщением Герлица о том, что после подписания плана Юнга президенту писали многие, пожелавшие выразить свое одобрение этого шага.

21

Словно для того, чтобы восстановить равновесие, он помешал канцлеру (крайне неудачно), выступив от имени «Стального шлема», чьи рейнско – вестфальские группы были распущены прусским правительством за нелегальную военную деятельность.

Правительство рейха, столкнувшись с волнениями, спровоцированными комитетом по проведению референдума, тоже не бездействовало. В радиопередачах, на публичных митингах и в широко распространяемых листовках оно стремилось отразить нападки на план Юнга. Правительство также ввело дисциплинарные меры против официальных лиц, активно выступавших за проведение референдума. Прусское правительство пошло еще дальше и запретило своим чиновникам подписывать соответствующую петицию или голосовать за референдум на основании того, что статья 4, порочащая высших должностных лиц рейха, нарушает конституционные права государственных деятелей обнародовать свои политические взгляды. Министр почт, однако, выяснил, что в некоторых частях страны оппозиция его служащих плану Юнга настолько сильна, что дисциплинарные суды, составленные из почтовых служащих, имели тенденцию оправдывать всех, кто принимал участие в референдуме, а государственным судом Пруссии меры правительства были признаны неконституционными.

Петиция – предложение была подписана 2 ноября. Она содержала подписи требуемых 10 % избирателей, и ее инициаторы теперь могли требовать рассмотрения законопроекта о свободе рейхстагом. Но полученные 10,02 % были не более чем каплей в море и делали иллюзорной надежду на недопущение принятия плана Юнга. Поскольку это и не было их действительной целью, организаторы референдума не видели причины отказываться от дальнейших действий. По их требованию законопроект о свободе был передан на рассмотрение рейхстага. Его судьба была заранее предрешена, однако последовавшие за его обсуждением дебаты давали еще одну возможность атаковать ненавистную республику. И снова сторонники законопроекта были откровенны, когда речь шла об их истинных мотивах. Как прямо заявил один из ораторов немецких националистов, «борьба за законопроект о свободе есть борьба против существующей системы». А поскольку Гинденбург в их глазах был неотъемлемой частью этой самой системы, нацисты теперь считали его законной мишенью для открытой атаки. Впервые даже на памяти старожилов президент подвергся яростному натиску в рейхстаге, причем со стороны депутата – некоммуниста. Критикуя отношение Гинденбурга к плану Юнга, нацистский оратор представил его человеком, полностью лишенным политического понимания момента, тупо повторяющим то, что ему скажут советники. Несколькими месяцами ранее Геббельс, критикуя президента, еще избегал упоминать его имя и говорил о нем как о «высшем должностном лице рейха», но в такой сдержанности больше никто не видел необходимости.

Законопроект был разгромлен рейхстагом, и тем не менее комитет по проведению референдума настоял на передаче законопроекта о свободе на национальный плебисцит. Проведенный 22 декабря плебисцит дал всего 5,8 миллиона голосов в поддержку законопроекта – примерно одну четверть от числа, необходимого для принятия закона.

После второй конференции в Гааге, на которой были урегулированы некоторые оставшиеся вопросы, план Юнга был передан в рейхстаг для ратификации. И снова на Гинденбурга обрушилась лавина писем и петиций, требующих, чтобы он воспротивился его принятию. Его осаждали друзья по Восточной Пруссии, правда больше желающие отвергнуть немецко – польское соглашение по монетарным и собственническим претензиям, которое обсуждалось параллельно с планом Юнга.

Чем больше подобных просьб и требований поступало в президентский дворец, тем больше беспокойства проявлял Гинденбург. По совету одного из своих доверенных лиц он настоял на получении новых заверений в том, чтобы план Юнга может быть пересмотрен. Он хотел, чтобы план был переработан для подготовки эвакуации территории Саара, которая должна была находиться у французов до 1935 года. Он также запросил информацию о предложениях относительно того, как будут финансироваться репарации, учитывая ухудшающуюся экономическую ситуацию. Мюллер смог убедить его в видимых преимуществах плана, а также в возможностях его пересмотра. Снова придя правительству на

помощь, Гинденбург всячески старался объяснить своим оппонентам, почему план должен быть принят. Он почти не нашел понимания. На встрече с Гугенбергом страсти накалились больше, чем когда бы то ни было. Душевные муки, которые старый маршал испытывал в те дни, отразились новыми морщинами на его лице. «Вы знаете, я спокойный человек, – поделился он с Вестарпом, – но теперь я не спал уже несколько ночей. Это ужасное время». Другие посетители тоже видели, что маршала чрезвычайно тревожит его отчуждение от старых друзей и товарищей по оружию. У него не осталось сомнений относительно враждебности, которая существовала по отношению к нему в кругах, ранее считавших его своим. «Разве это не должно тревожить ваше превосходительство, – написал ему один из бывших офицеров, – что хорошо известный дрезденский общественный деятель сказал недавно, ссылаясь на одобрение национальных кругов: «Господин фон Гинденбург является беспристрастным по отношению к красным и розовым до «самовыхолащивания»? Хорошо известный общественный деятель из Силезии вопрошал с сарказмом: «Когда господин фон Гинденбург заявит о своей готовности стать президентом будущей Советской республики Германии?» Разве вас не тревожит, ваше превосходительство, что уже некоторое время не только принцы империи, но и также многие другие уважаемые люди выходят из залов, когда входит ваше превосходительство?» В подобном духе яростных выпадов ежегодное собрание партии немецких националистов воздержалось от отправки президенту приветственного послания, как это всегда бывало в таких случаях.

Но решение президентом уже было принято, и, когда правые сделали последнюю попытку – после принятия рейхстагом в марте 1930 года плана Юнга и польского соглашения – убедить его отложить их опубликование и устроить очередной плебисцит, он проигнорировал это требование. На следующий день после того, как рейхстаг принял оба законопроекта, Гинденбург подписал закон о плане Юнга. Он испытывал некоторые сомнения относительно польского соглашения, поскольку оно было принято незначительным большинством, да и его друзья из аграрных кругов высказывали сомнения относительно законности этого документа. Но по прошествии нескольких дней, когда советники убедили его в конституционности соглашения, он подписал и его. Уже на следующий день пангерманская «Немецкая газета» опубликовала на первой странице передовицу в черной рамке под названием «Прощальный привет от Гинденбурга», в которой Класс оплакивал вопиющую некомпетентность президента. Некоторые подразделения «Стального шлема» потребовали, чтобы Гинденбург был лишен почетного членства. После горячих дебатов на встрече руководящего состава предложение не было принято, но лидеры организации выразили свое глубокое разочарование президентом в принятой резолюции: «Поколение, сражавшееся на фронтах войны, из чувства ответственности не может идти за президентом, который верит, что может принять ответственность за порабощение немецкой нации на несколько поколений вперед».

В обращении к нации Гинденбург объяснил, почему он подписал законы. Он призвал народ считать вопрос решенным и сплотить ряды, работая ради лучшего будущего. Он указал на тяжелые экономические проблемы, стоящие перед нацией – безработицу, развал сельского хозяйства, – и призвал принять решительные меры к их ликвидации. «В письме к канцлеру, – заключил он, – я сегодня поручил правительству сделать эту работу, и я призываю всех немцев протянуть друг другу руки сквозь межпартийные барьеры». Обращение было составлено совсем не так, как предыдущие заявления: раньше были просьбы к нации и в крайнем случае запросы к правительству; теперь были инструкции и требования. Это обращение возвещало о начале новой фазы в непростой истории Веймарской республики.

Принятие закона о репарационном плане Юнга было последним весомым свершением веймарской демократии. Через две недели после подписания президентом всех законов кабинет Мюллера был вынужден подать в отставку. Ему на смену пришло правительство, основывающее свой авторитет на доверии президента, а не рейхстага.

Перемена не была неожиданной. Начиная с выборов 1928 года в стране копилось недовольство политической системой. Результаты выборов показали политическое безразличие и озабоченность материальными проблемами – тревожный симптом для вдумчивых наблюдателей. Трудности, с которыми столкнулся Мюллер при формировании и работе кабинета, тоже внесли свою лепту в общее недовольство. Люди почувствовали, что партийная деятельность в ее существующем виде – беспорядочная и непредсказуемая – не может продолжаться. Поступали предложения реформировать избирательную систему, ликвидировать мелкие отколовшиеся партии или дать правительству больше власти.

Однако большинство немцев не заботили процессуальные перемены; они судили о политике страны по людям, которые эту политику формируют, и им очень не хватало уверенных, энергичных лидеров. Многие голосовали за Гинденбурга в надежде, что он станет сильным рулевым, который поведет страну твердой рукой по определенному курсу, поддерживая порядок и власть и освобождая их от политической ответственности, которая их никогда не интересовала, и им не нравилось, что она вверена всей нации. Но маршал не оправдал их ожиданий; он не сумел объединить различные классы и интересы в связанное целеустремленное целое; не обеспечил он и политическое лидерство, которое было людям так необходимо. Первоочередным направлением деятельности правительства постепенно стали наведение порядка и освещение основной политической линии государства. Один из молодых лидеров правых кругов сформулировал всеобщее желание так: «Нам важна не форма государства, а его сущность – способность сохранять порядок». Не сумев отстоять свои права, не сумев вдохнуть в государство мощь, достаточную для выполнения его основных функций, республиканские силы утратили право управлять. «Эти времена требуют власти, – заметил ежемесячник «Дело» – печатный орган неоконсерваторов, неизменно привлекающий внимание молодых представителей интеллигенции. – Они устали от либеральных идеалов» [22] .

22

Показателем того, насколько неспокойно было в стране, является идиоматическое употребление слова «мир». По общему пониманию, выражение «в мирное время» относилось даже спустя два десятилетия после окончания Первой мировой войны к периоду до 1914 года. На заседании кабинета в апреле 1931 года министр сельского хозяйства (Шиле) пожаловался, что, в то время как цены на масло уже достигли уровня мирного времени, цены на свинину и говядину составляют только соответственно 76 и 66 % от мирных цен.