Германия в ХХ веке

Ватлин Александр Юрьевич

Люди не только освобождались от повседневных забот, но и использовали в своих интересах известную либерализацию политического режима. В то же время «восточногерманское общество в огромной степени являлось конструкцией господствующей диктатуры» (Ю. Кока). СЕПГ, не отказываясь от претензии на монопольную власть, позволяла авторам сатирических журналов дозированную критику в свой адрес. В кинотеатрах можно было увидеть лучшие западные фильмы (пусть и на специальных сеансах поздно вечером), широкий общественный резонанс имели выступления певца Вольфа Бирмана, переселившегося в ГДР из Гамбурга, критические литературные произведения Эрвина Шритматтера и Христы Вольф, авангардистские эксперименты молодых художников. В мае 1964 г. в Берлине под эгидой ССНМ прошла встреча молодежи ГДР и ФРГ (Deutschlandtreffen), породившая надежды на развитие неформальных контактов жителей двух стран. Освещавшая ход встречи радиостанция ДТ-64 стала символом

запоздавшей «оттепели» в ГДР.

Во второй половине 60-х гг. не без воздействия холодных ветров, подувших из Кремля, начинается «закручивание гаек», связанное с выдвижением на первые роли в партийном руководстве Эриха Хонекера, курировавшего до того органы госбезопасности. Программный характер носила его речь на пленуме ЦК СЕПГ в декабре 1965 г., посвященном вопросам культуры. Под лозунгом «долой мещанский скептицизм» Хонекер выступил против видных деятелей культуры и искусства, «концентрирующих внимание на показе ошибок и недостатков ГДР» и тем самым льющих воду на мельницу западной пропаганды. Горячо обсуждавшийся в литературе вопрос о месте творческой интеллигенции в новой общественно-политической системе был сведен к примитивно понятой полезности. «Активная роль литературы и искусства, – подчеркивал Хонекер, – как раз и состоит в художественном отображении конструктивной политики партии и государства по преодолению противоречий сознательной человеческой деятельности в условиях социализма».

Не заставило себя ждать и изменение курса СЕПГ в молодежной политике – новым лозунгом стало «воспитывать, а не приспосабливаться». Борьба с декадентской музыкой и «битломанией», которую партийная пресса называла «оргией американской антикультуры», вела к тому, что молодежь все больше уходила из-под влияния ССНМ, формировала очаги альтернативной культуры. Введение в 1962 г. всеобщей воинской обязанности увеличило возможности власти по воспитанию «полезных членов общества». Национальная народная армия выступала для призывников в двух ипостасях – на идеологическом уровне как воплощение вооруженных сил рабочих и крестьян, на уровне повседневной службы – как носительница «прусского духа», культа выучки, порядка и подчинения. Исторические традиции отражались даже в армейской униформе, мало изменившейся по сравнению с вермахтовской.

Будучи полностью изолированной от Запада, ГДР искала возможности прорыва внешнеполитической изоляции в «третьем мире». Помощь странам, освободившимся от колониальной зависимости, в условиях отсутствия дипломатических отношений шла в основном по линии обучения студентов. Первым ударом по «доктрине Хальштейна» стал визит Ульбрихта в Египет в феврале 1965 г., впрочем, не завершившийся обменом посольствами. Курс на воссоединение Германии в партийной пропаганде постепенно уступал свое место тезису о необходимости мирного сосуществования двух германских государств, были предприняты первые шаги по восстановлению гуманитарных контактов. Жителю Восточного Берлина было проще поехать на Байкал, чем искупаться в озере Ванзее, лежавшем в черте города. Лишь с 1964 г. пенсионеры из ГДР получили право посещения родственников в Западном Берлине и ФРГ.

Руководство СЕПГ в 1966 г. неожиданно согласилось с предложениями наладить диалог с западногерманской социал-демократией по идеологическим вопросам. Обмен выступлениями партийных лидеров перед массовой аудиторией в обеих странах, возродивший надежды населения на возврат либерального курса, так и не состоялся под предлогом того, что ФРГ отказалась предоставить восточногерманским лидерам гарантии безопасности. Большую роль в ужесточении внутренней политики режима играл страх перед повторением событий «пражской весны» 1968 г., которая вызвала у общественности ГДР спонтанные проявления солидарности. Реальный шанс нормализации германо-германских отношений открылся только после смены власти в Бонне – в ходе обмена визитами канцлера Брандта и председателя Совета министров ГДР Вилли Штофа весной 1970 г. был определен круг проблем, стоявших на этом пути.

Главным требованием руководства СЕПГ к новому правительству ФРГ было международно-правовое признание ГДР как «социалистического государства немецкой нации» – именно такая формулировка была записана в новой конституции страны. Ее принятию (9 апреля 1968 г.) предшествовала широкая общественная кампания, в ходе которой было проведено три четверти миллиона собраний (Volksaussprache), затем по проекту впервые в истории ГДР был проведен референдум (94 % его участников высказались в поддержку проекта). Новая конституция демонстрировала сближение правовых норм и политических реалий: ее первая статья была посвящена руководящей и направляющей роли партии в условиях социализма, за ней шел традиционный каталог прав и свобод, из которого исчезли право на забастовку и сопротивление незаконным действием власти. Восьмая статья конституции приветствовала воссоединение всех немцев в одном государстве, но только после

«преодоления вызванного империализмом раскола Германии». Статья 48 провозглашала органом высшей власти в ГДР Народную палату, при этом сохранение безальтернативного характера парламентских выборов гарантировало власти традиционные 99 % формальной поддержки населения.

Новая конституция не изменила реальных соотношений власти в ГДР, не могла стать препятствием нарастанию застойных явлений, прежде всего в сфере идеологической легитимации партийной диктатуры. Портреты Ульбрихта не сходили с первых полос берлинских и местных газет, печатались на почтовых марках всех цветов и достоинств. Ответом общественного мнения на гротескные формы культа личности стал «саксонский синдром» (Ульбрихт происходил из Саксонии), согласно которому представители этого региона, будучи беспринципными пронырами и приспособленцами, наводнили собой органы власти. Не лучшее мнение складывалось в провинции и о берлинцах, удачно устроившихся в «витрине социализма». В региональном сепаратизме находило свой выход недовольство населения замкнутостью партийной верхушки, изолированностью от процесса принятия политических решений. Поиск виновных в собственном неблагополучии вел к появлению в массовом сознании новых мифов, имевших известные параллели с бытовым антисемитизмом. Жителей Восточной Германии с малых лет пичкали «братской дружбой» с Советским Союзом, но из парадных мероприятий не вырастало искренних чувств, Присутствие значительного контингента советских войск на территории ГДР вызывало растущее раздражение. Местному населению не нравилось абсолютно все – закрытые военные городки и полигоны, расположенные в самых живописных местах, походы офицерских жен по магазинам и аварии во время маневров. «Левая» распродажа солдатами срочной службы автомобильного горючего пополняла бюджет многих семей в ГДР, но не вела к формированию у них образа Советского Союза как самой передовой страны мира.

Охлаждение отношений происходило и на высших этажах политической власти. В воспоминаниях современников отмечаются неприязненные отношения нового советского лидера Л.И. Брежнева с Ульбрихтом – последний оставался для него живым воплощением сталинского режима, о котором в СССР предпочитали не говорить. Сказывалось и несогласованность действий во внешнеполитическом курсе. Руководитель ГДР настаивал на том, что он имеет преимущественное право на определение позиции «социалистического лагеря» по отношению к ФРГ. Крайне несвоевременно для Кремля, накануне вступления войск Варшавского договора в Прагу он выступил с инициативой нормализации отношений двух германских государств, которая была воспринята на Западе как свидетельство внутренних противоречий в лагере противника. После начала новой восточной политики социал-либеральной коалиции Ульбрихт, придерживавшийся своего рода «доктрины Хальштейна» наоборот, превратился в существенный тормоз нормализации отношений ФРГ с восточноевропейскими странами.

Особое раздражение в Москве вызывали постоянные теоретические новации из Восточного Берлина: так, в 1967 г. Ульбрихт заявил, что социализм является длительной общественно-экономической формацией, а в Восточной Германии сформировалось бесклассовое общество (Sozialistische Menschengemeinschaft). Тогда же появился его тезис о «развитом социализме», который в 70-е годы был заимствован руководством КПСС (без указания на его первоисточник). Создававшийся пропагандистским аппаратом СЕПГ образ ГДР как модели преобразований в высокоразвитой индустриальной стране воспринимался в Москве как скрытый протест против роли СССР как лидера социального прогресса. Брежнев, всерьез обеспокоенный нараставшими шатаниями в «социалистическом лагере» от Румынии до Польши, не мог рисковать его стабильностью на самом важном военно-стратегическом направлении.

Как и его западный визави Аденауэр, на закате своей политической карьеры Ульбрихт был окружен интригами своего ближайшего окружения. После декабрьского пленума ЦК СЕПГ 1965 г. о своих претензиях на партийное руководство заявила фракция Хонекера-Штофа, добившаяся в последующие годы установления «двоевластия» в Политбюро (М. Кайзер). Конфликт достиг своего апогея летом 1970 г., когда Ульбрихт фактически отстранил своего наследника Хонекера от работы в Политбюро. После вмешательства Москвы последний был реабилитирован и перешел в контрнаступление, переключив на себя административные рычаги и изолировав таявшие ряды сторонников Ульбрихта. Заручившись поддержкой большинства членов Политбюро, он направил в ЦК КПСС 21 января 1971 обстоятельное письмо, где обосновывалась невозможность совместной работы. Ульбрихт обвинялся в «попытках ориентировать партию на нереальные цели, навязывание ей далеких от жизни, псевдонаучных и отчасти технократических теорий», ему вменялись в вину «грубость и обидчивость», поучительный тон и многое другое. И все же решающим аргументом для советского руководства оставалась отмеченная в письме перспектива потери ГДР по сценарию «пражской весны».