Герои умирают
Шрифт:
Такой взгляд она видела на лице Кейна, когда он пришел за ней в лагерь Берна в «Погоне за короной Дал'каннита». Когда он развязал ее, забинтовал ожоги и присыпанные солью порезы – следы развлечений Берна, – она прошептала: «Забери меня отсюда». Так он смотрел на ее раны, на освежеванные трупы Марада и Тизарра, лежавшие рядом с ней в палатке, а потом – в щель между полотнищами – на людей, сделавших с ними это, – те сидели вокруг костра, пили и смеялись.
Он посмотрел на Ламорака так, как смотрел тогда на Берна – но Пэллес не знала причины.
Однако времени на раздумья
Это воспоминание прочно привязалось к ней, и она не могла стряхнуть его; оно возвращалось, едва Пэллес переставала гнать его.
Воспоминание стало навязчивым потому, что Кейн готов был убивать, уже был охвачен ослепительной яростью, которая в иные моменты полностью овладевала им, и ничто уже не было важно, кроме крови и боли. А когда мир вокруг него начал меркнуть, у него было еще полсекунды – но он не атаковал. У него не было времени подумать, просчитать последствия, сделать выбор.
Он рефлекторно отбросил ярость и рванулся к Пэллес.
Она знала, что он пытался сделать, протягивая к ней руки: расширить поле переноса, забрать ее с собой, на Землю, в безопасность. Это потрясло ее, и основательно. Это никак не соответствовало его образу. Приходилось допускать, что он менялся, постепенно и понемногу, в тот период, когда ее не было рядом. Это наводило на мысль, что, возможно, следует узнать его снова.
Она гнала от себя эти, по ее определению, соблазнительные фантазии, которые могут только усугубить сердечную боль. «Это уже прошлое, – повторяла она снова и снова. – Я уже не с ним».
Иногда она ловила себя на том, что завидует его способности отказаться от бойни. Должна быть некая свобода в столь глубокой ненависти, в той ярости, какую испытывал он к Берну, ярости, которой плевать на последствия.
В конце концов, она ведь пострадала от Берна гораздо больше. Это не Кейна заперли в палатке, заставив смотреть на муки и смерть друзей, это не он чувствовал тошнотворные ласки Берна вперемежку с поцелуями горячих углей и холодной болью от игл и ножа. Это не его гнали по улицам, вынуждая прятаться в подвалах и вспоминать убийство Дака и Жака. Но он смог забыть все, даже свою жизнь, за один-единственный шанс уничтожить Берна.
Пэллес всегда отличалась зрелостью мышления, способностью определять приоритеты – например, спасать невинных, оберегать детей, держаться в тени, чтобы никто не мешал обдумывать стратегию, направленную именно на защиту справедливости.
Эти качества предопределялись в какой-то мере дисциплиной, которую требовала ее профессия. Эффективная магия не менее точна, чем математика, и так же, как математика, взыскует холодности рассудка, отрешенности. Но у Пэллес все-таки было подспудное желание – хотя бы раз в жизни наплевать, как Кейн, на все дела.
Пока она взбиралась по лестнице, мысли носились в голове, догоняя одна другую и путаясь, как это зачастую бывает при
Верхний край сетей висел на тросе, который пересекал реку и свисал с гигантских лебедок, водруженных на верхушке Первой башни на северо-западе и Шестой на северо-востоке, причем эту башню почти целиком скрывал поворот реки. Сети были сплетены из толстых стальных канатов, каждый шесть футов в длину, а толщиной – с запястье Пэллес. Ячейки соединялись друг с другом, как кольца на кольчуге. Сеть отгородила участок с доками и снующими вдоль городской стены баржами и лодками. Баржа, на которой стояла Пэллес, тоже оказалась в ловушке.
Какое-то мгновение Пэллес чувствовала только теплые солнечные лучи и свежий ветерок; вот уже два дня, со времени схватки с Котами, она появлялась на улице не иначе как в Плаще, а там уж было не до ощущений – требовалось полностью сосредоточиться на мысленном зрении.
Двое шестовиков – братья-огры, похожие на две горбатые горы высотой восемь футов каждая – стояли, опираясь на двадцатипятифутовые шесты, и молча смотрели в сторону Рыцарского моста. Рулевой в рубке – человек, но такой уродливый, что вполне сошел бы за огрилло – смотрел туда же. Двое ребят из трюмной команды высунулись из щели между горами ящиков с грузом.
Капитан кивнул в сторону высокой арки Рыцарского моста, при этом делая вид, что разжигает длинную трубку.
– Тут не только сети. Вон те ребята, леди, кажется, дадут нам шороху.
«Те ребята» – Пэллес едва могла разглядеть их, должно быть, у капитана исключительное зрение, – два человека, стоявшие посреди Рыцарского моста, опирались на камень и взирали на реку, а солнце светило им в спины. С первого взгляда Пэллес не поняла, почему их вид так взволновал ее. У одного было что-то такое на голове – шляпа, шапка, черт ее разберет! – а у другого…
На солнце набежало облачко, и в образовавшейся тени Пэллес увидела, что второй человек одет в камзол поблекшего от стирки алого цвета, а за левым плечом у него торчит что-то вроде рукояти меча.
Казалось, человек смотрит прямо на нее.
Пэллес вдруг обуял страх – от макушки до кончиков ногтей. Она застыла на бесконечную секунду, прежде чем услышала голос рассудка. Они не могли видеть ее, узнать ее на таком расстоянии, выделить в бесконечном потоке лодок и баржей у доков. С другой стороны, не было смысла выставлять себя на всеобщее обозрение.
Теперь она заметила людей в сером, рассыпавшихся в толпе среди матросов и докеров. Казалось, они были повсюду, словно по мановению волшебной палочки появляясь из всех дверей и переулков.
– Ши'ианнон с нами, – пробормотала Пэллес. – Их тут не меньше сотни!
Она повернулась к капитану.
– Успокой команду. Это всего лишь очередная проверка. Я укрою пассажиров Плащом, как утром, когда приходили ревизоры. Они осмотрят все вокруг, ничего не найдут и удалятся.
Капитан с сомнением покачал головой, посасывая трубку.