Герои умирают

Стовер Мэтью Вудринг

– Я не Ханнто-Коса, – сказал император. – Я был Ханнто-Косой несколько лет назад, А теперь я Ма'элКот. Император Анханы. Щит Проритуна, Лев Белой Пустыни и прочая, и прочая.

– Не могу поверить…

Император улыбнулся, явно наслаждаясь растерянностью Кейна.

– Чему же ты не можешь поверить? С помощью силы, данной мне короной и еще несколькими артефактами, которые я собирал много лет, я изменил себя. – Он потянулся, как просыпающийся ото сна лев. – Я сделал себя таким, каким всегда хотел быть. Что же тут странного? Разве ты, Кейн, не поступил так же?

– Быть может, – задумчиво

протянул Кейн, – но в моем случае результат был не столь… впечатляющим.

– Ты скромничаешь. Так вот, кража короны стала четвертой из тех поворотных событий в истории Империи, о которых я говорю. И, я сказал бы, самой важной из них.

Кейн исподтишка бросал взгляды на императора, все еще надеясь рассмотреть в этом самоуверенном гиганте вечно ноющего, нервного маленького некроманта, которого он когда-то знал.

– А чем ты стал? В смысле – что ты теперь такое? Ма'элКот вытянул руки.

– То, что ты видишь перед собой. У меня нет секретов, Кейн. Можешь ли ты сказать то же самое?

На этот вопрос не могло быть осмотрительного ответа. Кейн молча продолжал созерцать императора. Через несколько секунд Ма'элКот вздохнул и поднялся.

– Ты доел?

Его собственная тарелка была едва тронута.

– У меня нет особого аппетита, – пожал плечами Кейн.

– Прекрасно. Иди за мной.

Ма'элКот направился к двери. Кейн быстро вытер губы и тайком промокнул салфеткой выступивший на лбу холодный пот.

«По крайней мере мне удалось сменить тему».

Он смял салфетку и бросил на свою тарелку. Потом встал и пошел следом за императором.

4

Большой зал дворца Колхари был чудовищно огромной гулкой комнатой с мраморным полом и стенами из базальтового туфа. Кейн вспомнил, как почти десять лет назад он шагал по этому полу к Дубовому Трону.

Тел-Алконтор, старший брат Тоа-Фелатона, хотел произвести Кейна в бароны за его героизм в войне с Кхуланской ордой в Серено. Студия совсем не была заинтересована в том, чтобы самая яркая восходящая звезда осела в каком-нибудь захудалом поместье на задворках Поднебесья; более того, граждане Монастырей, как правило, отказывались от титулов и наград, которые предлагали им временные правители, и потому Кейн пришел во дворец, чтобы надлежащим образом, с соблюдением всех формальностей отклонить предложение.

Он помнил это ощущение пустоты вокруг, сохранявшееся, несмотря на то что зал был буквально забит дворянами, сановниками, военными и выдающимися горожанами. Высокие мерцающие потолочные арки эхом откликались на любой звук, и потому зал казался пустым, сколько бы народу в нем ни было.

Дубовый Трон, на котором сидел теперь Ма'элКот, стоял на большом прямоугольном возвышении; к нему вели двадцать семь высоких ступеней, начинавшихся на необъятной площади зала. Узкие гобелены в вековой пыли и ламповой саже все еще свисали меж высоких колонн, однако больше ничего знакомого Кейн не заметил.

В зале произошло немало изменений.

Пыльные лучи, проникающие сквозь южные окна, терялись в свете двенадцати бронзовых жаровен. В них горели точь-в-точь такие же угли, что и под котлом в малом бальном зале; они давали свет и тепло, однако не дымили. Располагаясь на самом виду, они посылали не такой яркий свет,

как лампы; его отблески метались по стенам и бились, отбрасывая как бы ожившие тени.

В центре зала выстроили огромную квадратную платформу высотой в девять футов и шириной в несколько сот. Она была задрапирована таким количеством красно-золотой ткани, что ее хватило бы на ливреи для всей дворцовой прислуги.

На постаменте высилась бронзовая статуя, изображающая обнаженного Ма'элКота. Он стоял, уперев руки в бока и расставив ноги, как олицетворение власти и силы. Блестящие мускулы не были тронуты ни единым мазком краски, на лице изваяния застыло теплое, доброе выражение. Со своего места Кейн мог разглядеть, что статуя двуликая – на другую сторону смотрело ее второе лицо.

Кейн принял эту двуликость за предостережение.

Между ногами идола был короткий наклонный спуск, тоже бронзовый; он шел от платформы к небольшому углублению у подножия трона. Кейн мимоходом заметил тень огромного фаллоса по другую сторону скульптуры; на его же стороне в этом месте была только складка, должно быть, стилизация женского лона.

Кейну показалось, будто он спит.

За троном находился уютный занавешенный альков. Там была пара стульев, и Кейн уселся на один из них, уставясь в глазок за спиной Ма'элКота. Император сам поместил его туда, заявив, что не хотел бы лишиться общества Кейна только потому, что подоспело время аудиенции.

В общем, Кейн сидел и наблюдал, как делегации со всей Империи одна за другой выходили вперед и взбирались по ступенькам к трону, чтобы вручить свои прошения. Ма'элКот слушал и кивал, а когда речь заканчивалась, отправлял делегатов на платформу. Они должны были собираться под ней и снимать одежду.

Потом обнаженные мужчины и женщины, от бедных дворян до графов, по ступенькам поднимались на платформу. Там они присоединялись ко все растущей толпе обнаженных дрожащих людей всех возрастов, которые ждали и понимающе, однако нервозно следили за тем, как Ма'элКот обходится с их предшественниками.

Все это время император шепотом комментировал ситуацию специально для Кейна, рассказывая об этом вот бароне или о том рыцаре, о бедах, обрушившихся на их землю, их прежних политических связях, нынешних желаниях и о том, каким образом император надеялся использовать их в своем Великом Деле. Изредка рассказ отклонялся от темы, однако всякий раз Ма'элКот возвращался к главному – к своим достижениям и планам.

Кейн заподозрил, что Ма'элКот привел его сюда и посвящает во все потому, что сам Кейн знал человека, которым когда-то был император, а значит, мог оценить его свершения и перспективы. Возможно, единственной человеческой слабостью императора была неизбывная жажда похвалы.

Медленно, с неудовольствием Кейн начинал признавать, что ему действительно нравится Ма'элКот. Было нечто странно притягательное в его спокойном, безграничном доверии; его высокое самомнение столь убедительно оправдывалось его властью, что казалось почти закономерным. Стоило Кейну забыть о том, зачем он здесь и что должен совершить, как его беспокойство исчезало. Он вдруг обнаруживал, что его тянет к императору, но не как к человеку или к другу, а скорее так, как иных влечет к себе море или горы.