Герои зоны. Пенталогия

Шакилов Александр

– Любимая, помоги, – демонстративно кряхтя, попросил я.

– Ничегото ты сам не можешь.

– Это уж точно, любимая: я прямо как дитя малое.

«Африканец» уже дошел до середины поляны, а мы все топтались у края.

Это была самая обычная поляна. Ничего потустороннего или же подозрительного. Густая трава скрывала прошлогодние опавшие листья, заброшенные сюда с окрестных деревьев. Приятно пахли фиолетовые, беленькие и желтенькие цветочки. Над ними порхали пяток капустниц, павлиний глаз и махаон с рожками на крыльях. Из травы торчал пень. В общем, идиллия, да

и только. И все же поляна не нравилась мне категорически. Было в ней чтото неправильное, только вот я никак не мог уловить, что именно меня смущало.

– Готово. Идем уже, что ли? – Милена попыталась меня обойти, но я поймал ее за локоть.

Она удивленно взглянула на меня, но руку не вырвала.

– Живее топай, Резак! – крикнул я нашему третьему, но сам с места не сдвинулся и Милене не позволил.

Я понял, что меня смущало.

Пень, чтоб его. Откуда посреди Полигона взяться пню? Причем не обломку какому, а с ровным следом спила? Если кто заготавливал тут дрова, то с тех пор много лет миновало. Да за это время любой пень трухой не единожды бы рассыпался! А этот хоть и выглядит старым – срез потемневший, – а, считайте, как новенький!

– Умник, чего встал? – Резак на ходу обернулся.

И началось.

Поляна пошла рябью. Только что она была вполне нормальным участком местности – за исключением аномального пня, – а через миг все изменилось. Трава перестала быть такой уж зеленой. Цветочки выгорели, поблекли. А бабочки дружно упали – разучились летать? – их мелкие трупики всосало в поляну, растворило в ней. Еще миг – растения вместе с пнем осели, скукожились, будто были они полыми, и из них разом вышел воздух. Перемена была быстрой и разительной, но Резак будто ничего не замечал. Обернувшись, он чтото беззвучно крикнул нам – напряглись на миг мимические мышцы – и махнул рукой, уговаривая последовать за ним.

– Почему его не слышно?.. – пробормотала Милена.

– Резак!!! – заорал я во всю мощь легких, не испорченных никотином и смолами, но до сих пор припорошенных радиоактивной пылью Чернобыля. – Беги!!!

Он вздрогнул всем телом. Лицо его покраснело. Он чуть согнул ноги, потом присел, дернулся, и еще раз… Да «африканец» попросту не мог оторвать стопы от поверхности той дряни, что умела притворяться лесной поляной!

Приклад из многослойной фанеры уткнулся мне в плечо. Я направил ВСК на остатки пня. Палец сдвинул предохранитель, переключив на огонь очередями, затем коснулся спуска. Пули вырвались из ствола.

Милена охнула, а у меня перехватило дыхание, потому что я такое видел впервые: пули зависли в воздухе у самого края «поляны». Их будто поймал ктото и зажал в невидимых тисках.

– Ах ты ж!.. – я изо всех сил саданул по пулям прикладом.

Как в бетонную стену ударил. В прозрачную твердую стену.

Сместился на пару метров влево, ткнул воздух винтовкой. Эффект тот же: пустота не пускает, отсекла нас от Резака. Милена проделала аналогичный маневр правее – наконечник ее стрелы врезался в преграду. Логично предположить, что по всему периметру «поляны» результат будет таким же.

Резак хлопнул себя по карману – и замер. Так бывает,

когда люди прислушиваются к своим ощущениям. «Африканец» вытащил из шорт камешек, подкинутый мной, и уставился на него, как на нечто диковинное. А потом рассмеялся. Ни звука не доносилось с «поляны», но парня буквально трясло от хохота. Уронив подмену под ноги, он, не прекращая смеяться, посмотрел мне в глаза.

От его взгляда меня пробрало – будто с разбегу швырнуло в прорубь.

Резак понял – сразу! – что это я взял его игрушку. Мне же стало ясно как дважды два: все случившееся с ним на «поляне» както связано со штуковиной, лежащей в моем кармане рядом с трофейной мобилой. Но как?! При чем тут вообще?!..

Можно сколько угодно задавать себе вопросы и уверять себя, что ты не виноват, что парень сам… Но тыто, Край, точно знаешь: изза тебя милейший парень Петя Резак угодил в ловушку, не почувствовал ее, не разглядел. Так что ты – только ты! – виновен в его гибели.

А не рано ли я хороню «африканца»? Сквозь ткань я нащупал его вещицу. Нервы разыгрались – показалось даже, что штуковина теплая, теплее, чем может быть кусок гранита или керамическая безделица. А пальцы мои так дрожали, что игрушка Резака будто вибрировала в них.

Я закрыл глаза, открыл. Не показалось. Воздух над «поляной», он… он быстро уплотнялся, что ли, затуманивался от границ «поляны» к центру. За считаные секунды туман добрался до Резака. Надо отдать парню должное, он сопротивлялся до последнего: пытался оторвать ноги от горизонтали и угрожающе размахивал руками. Кулак его угодил в туман и залип в нем, потом – второй, а следом и всего «африканца» залило полупрозрачным, и он застыл в этом киселе, точно муха в капле кедровой смолы.

Вот и все. Резака намертво сковало, а над «поляной» образовалась твердая полусфера. Поверхность ее вдруг бесшумно потрескалась. Из трещин просочились наружу робкие полосы желтого света. Лучи не рассеивались в воздухе, но имели четко выраженную границу, будто ктото обрубил каждый луч топором. И лучи эти удлинялись – небыстро, но всетаки очень скоро они доберутся до нас, если будем стоять тут столбами.

– Край, уходим! – Милена решила поиграть в командира. – Мы ничем ему не поможем!

Я мотнул головой:

– Уходи. Я останусь. Я…

И схлопотал звонкую пощечину.

Хорошо супруга приложила ладошкой по респиратору, от души.

А вот поделом тебе, Макс. Сначала парня подставил, а теперь Патрика сиротой хочешь сделать?! Вот какого хека и кому ты докажешь, сдохнув неподалеку от Резака, залитого в полусферу?! Типа почтишь своей гибелью его смерть? Это же просто глупо!

– Уходим, любимая, – кивнул я Милене.

Однако выяснилось, сказать было проще, чем сделать.

Я не смог оторвать стопы от травы. Их будто приклеило! С мольбой Милена уставилась на меня, ведь она тоже не сдвинулась с места. А желтый свет все ближе, и лучше бы нам не оказаться у него на пути. Я знал – просто знал, и все, – стоит лучам коснуться нас, и наша совместная жизнь закончится. Как говорится, жили долго, счастливо и умерли в один день.

В груди стало жарко.