Герои
Шрифт:
— Славься, ёбаное твоё величество! — выкрикнул Бледный Призрак, держа другой флаг, с хлопаньем на ветру искрилась золотая нить. — Король Кальдер, бляха-муха!
Кальдер только улыбался. Ему нравилось, как это звучит.
Тени
Ваше светлейшее мудло!
Правду? В результате умышленных злоупотреблений отъявленных мразей Вашего Закрытого совета, Ваша армия разлагается. С бесцеремонной халатностью растрачивается и растачивается ими — так повеса транжирит отцовское состояние. Будь они советниками врагов, и то не сумели бы сильнее навредить интересам Вашего мудла на Севере. В одиночку Вы бы справились куда лучше — воистину наиболее тяжкое и обличительное обвинение из
Правду? Маршал Крой толковый военный, заботится о солдатах, и я пылко желаю выебать его дочь, но один человек не в силах сделать всё сам. Его подчинённые, Челенгорм, Миттерик и Мид, мужественно боролись между собой за звание худшего генерала в истории. Я и вправду не знаю, кто заслуживает высшей оценки — симпатичный, но бестолковый дурила, коварный лихач-карьерист или нерешительный формалист-подстрекатель. Последний, хотя бы уже расплатился жизнью за свою глупость. Если повезёт, все мы уйдём вслед за ним.
Правду? Кого Вам стесняться? К чему притворяться старым друзьям, как мы с Вами? Я лучше многих знаю, что Вы лебезящий ноль, безвольная кукла, жалеющий, любящий и ненавидящий себя великовозрастный мальчик. Вы не царствуете ни над чем, кроме собственной гордыни. Здесь правит Байяз, и он лишён совести, щепетильности и милосердия. Он — настоящее чудовище. В самом деле, самое страшное из виденных мной — с тех самых пор, как я в последний раз смотрелся в зеркало.
Правду? Я разлагаюсь и сам. Я похоронен заживо, и уже гнию. Не будь я таким трусом, уже бы покончил с собой, но я таков — и вот, я обречён насыщать себя, убивая других, надеясь однажды, если только смогу поглубже окунуться в кровь, оказаться очищенным. Пока я, затаив дыхание, жду оправдания, которое никогда не наступит, разумеется, я с восторгом проглочу любое дерьмо, которое Вы соблаговолите выдавить на моё лицо из Вашей королевской задницы.
Остаюсь преданным и оболганным козлом отпущения Вашего мудла,
Бремер дан Горст, Королевский обозреватель Северной катастрофы.
Горст отложил перо, хмурясь на невесть как заработанный крошечный порез, на самом кончике указательного пальца, где тот обращал в боль любое занятие. Он осторожно подул на письмо, пока отблески влажных чернил не подёрнулись сухой чернотой, затем сложил его, медленно проведя единственным целым ногтем острейшую из складок. Прижав язык к нёбу, он взял в руки палочку воска. Глаза отыскали пламя свечи, пригласительно подмигивающее среди теней. Он смотрел на этот огонёк, как человек с боязнью высоты на зубцы могучей башни. Пламя звало его. Манило его. Кружило голову захватывающим, упоительным предвкушением самоуничтожения. Сделай так, и всё позорное недоразумение, которое я так смешно называю жизнью, закончится. Лишь запечатай, отправь и жди, когда грянет буря.
Потом он вздохнул и сунул письмо в огонь и смотрел, как оно медленно чернеет, вянет, затем бросил на землю последний тлеющий уголок и вдавил башмаком. Он писал по меньшей мере одно такое за ночь — припадочные знаки препинания между бессвязными фразами попыток заставить себя уснуть. Порой, после них он даже лучше себя чувствовал. Очень-очень недолго.
Он озабоченно прислушался к наружному шуму, затем встрепенулся от громкого треска и неразберихи повышенных голосов, что-то в их тоне заставило его потянуться к сапогам. Многоголосье, вдобавок лошадиное ржание. Он сдёрнул меч и рванул в сторону полог шатра над входом.
Снаружи сидел Младший, при свете лампы обстукивая вчерашние вмятины на доспехах Горста. Он уже выпрямлялся, вытягивая шею, чтоб лучше видеть, с наголенником в одной руке и небольшим молоточком в другой.
— Что такое? — Пискнул ему Горст.
— Я без… ох ты! — Он отпрянул назад и рядом прогрохотала лошадь, обдав грязью их обоих.
— Будь тут. — Горст мягко положил руку ему на плечо. — Не лезь на рожон. — Он отчалил от палатки и направился в сторону Старого моста, одной рукой заправляя рубашку — в другой крепко зажаты ножны с длинным клинком. Впереди
В ночи прорысил гонец, он тяжело дышал, грязь облепила его щёку и борт мундира.
— Что происходит? — окликнул его Горст.
— Северяне напали большим числом! — выпалил он и протрусил мимо. — Нас окружили! Они идут! — Его страх сделался радостью Горста, в горле разгоралось волнительное возбуждение, такое жаркое, почти болезненное, жалкие неудобства от синяков и ломоты в мышцах выжгло дотла, когда он шагнул к реке. Придётся ли прорубать себе путь через этот мост во второй раз за двенадцать часов? Он чуть не захихикал от такой глупости. Жду не дождусь.
Иные из офицеров призывали к спокойствию, тогда как другие сломя голову спасались. Иные из воинов лихорадочно искали оружие, тогда как другие отбрасывали его прочь. Каждая тень была первым налётчиком из орды северян, у Горста чесалась кисть от тяги вынуть меч из ножен, пока коварные тени не разрешались в недоумённых солдат, полуодетых слуг, напряжённо пяливших глаза конюхов.
— Полковник Горст, сэр, это вы?
Он шёл дальше, мысли пребывали не здесь. Снова в Сипани. Обратно в дым и безумие Дома удовольствий Кардотти. В поиски короля в душном мраке. Но в этот раз я не подведу.
Слуга с окровавленным ножом таращился на бесформенную груду на земле. Не за того принял. Из палатки, не разбирая дороги, выбежал воин с дико растрёпанными волосами, тщетно силясь отстегнуть меч. Умоляю простить меня. Горст смёл его с дороги обратной стороной предплечья, и тот с воплем полетел в грязь. Дородный капитан сидел, ощупывая забинтованную голову, на изумлённом лице кровавые полосы.
— Что происходит? Что происходит? — Паника. Происходит паника. Уму непостижимо, насколько быстро способна распасться нерушимая твердыня армии. Насколько быстро герои дня превращаются в ночных подлых трусов. Становятся стадом, ведомым животными побуждениями.
— Сюда! — воскликнул кто-то позади. — Он знает! — За ним по грязи зашлёпали башмаки. Моё собственное маленькое стадо. Он даже не оглядывался. Ведь вам же наверняка известно, что мой путь всегда туда, где смерть.
Из ниоткуда вынырнул пучеглазый конь. Какие-то люди оказались затоптаны и выли, водя руками в липкой жиже. Горст перешагивал через них, идя по необъяснимому следу вываленных в грязь модных женских нарядов, цветных шелков и кружев. Толпа напирала, во тьме бледнели пятна лиц, бешеные глаза сияли, отражая костры, и водянисто мерцали, отражая факелы. Старый мост забит людьми столь же намертво, что и вчера, когда они теснили с него северян. Ещё плотнее. Голоса перекрикивали друг друга.
— Вы видели моих…
— Это Горст?
— С дороги! С до…
— Они уже ушли!
— Это он! Он знает, что делать!
— Все назад! Назад!
— Полковник Горст, могу ли я…
— Нам необходим разумный порядок! Порядок! Заклинаю вас!
Заклинай — не заклинай, делу не поможет. Толпа раздувалась, расплывалась, распахивалась наружу, затем неимоверно сдавливалась, смятение вспыхивало подобно молнии, если кому-нибудь в лицо попадал обнажённый меч или факел. В темноте Горсту заехали локтем, он дал сдачи кулаком и оцарапал костяшки о латы. Что-то обхватило его ногу, и он лягнул, освободился и стал проталкиваться дальше. Раздался визг — кого-то вытолкнули на парапет. Перед Горстом смазано мелькнули сапоги, и тот исчез. Послышался всплеск при ударе о быстро бегущую воду.
Он пробился, прорвался на ту сторону моста. Рубаха исполосована, сквозь прорехи задувал холодный ветер. Краснолицый сержант высоко поднял факел и ревел сиплым голосом, призывая к спокойствию. Впереди новые крики, метания коней, взмахи оружия. Но Горст не слышал сладкозвучного пения стали. Он туго сжал рукоять и мрачно потопал дальше.
— Нет! — Генерал Миттерик стоял посередине группки штабников — пожалуй наилучший, когда-либо виденный Горстом образец накалившегося от ярости человека. — Я приказываю Второму и Третьему незамедлительно готовить штурм!