Героические злоключения Бальтазара Кобера
Шрифт:
Вот так все и случилось. Теперь он знал, на что способен. Однако это знание не добавило ему гордыни. Не только все три студента были живы, но и никто не помнил о том, что случилось раньше. Не удивительно ли, что время могло вот так возвращаться назад, стирать то, что оно уже записало, и спокойно начинать новый ряд событий, как будто прежнего и не существовало? Бальтазару это вовсе не казалось чем-то необыкновенным, он больше удивлялся, что каждому человеку не дано по его хотению переходить из вчерашнего дня в завтрашний и из завтрашнего – во вчерашний. Что касается
Одеваться ему было трудно. Правая рука болела и почти не сгибалась. Левая щека опухла, вдвое увеличившись в объеме. Что касается уха, то оно исчезло под перевязкой, которую наложили ему вчера. Он испытывал легкое головокружение и спустился на первый этаж с большими предосторожностями. Мать подала ему большую миску супа.
– Здорово же они отделали вас, эти мерзавцы! Подумать только! Суд присудит им по несколько хороших ударов палкой и носить камни на строительстве собора в течение двух-трех месяцев! Это пойдет на пользу этим сыночкам богатых папаш… Давайте, я вам еще добавлю супа, мой дорогой Бальтазар…
Он съел добавку и вышел.
Толпа двигалась по направлению к крытому зерновому рынку, где должен был состояться диспут между священнослужителями протестантской веры и богословами-католиками. С одной стороны, в дебатах принимали участие Эбергард Оппенгеймер, Шредер и Фридрих Каммершульце; с другой – иезуит Готфрид Буддеке в одной команде с отцом Каскаролли и неким двойником Савонаролы по имени Баста Кручиверде. Все это светское общество разместилось на помосте, воздвигнутом посреди зала. Публика, стоя, толпилась вокруг.
Здесь было много мужчин, но также и женщин с детьми. Все эти люди болтали, иногда спорили, шутили и смеялись, пытаясь расположиться поудобнее, чтобы получше видеть и получше слышать. Бальтазару было нелегко протискиваться сквозь эту толпу, тем более, что малейшее нажатие на его руку отдавалось в ней острой болью. Наконец ему удалось взобраться на цоколь деревянной колонны, которая поддерживала крышу, как раз в тот момент, когда, заиграв на трубе, человек, похожий на герольда, потребовал тишины. И тотчас, поднявшись, Буддеке, иезуит, начал с некоторой снисходительностью:
– Установить, то ли Земля – центр Вселенной, как то неопровержимо доказано в Священном Писании, то ли, она, как утверждают наши новые мыслители, бесцельно блуждает в небе – вот тема нашего сегодняшнего диспута.
Протестант Шредер вскочил со своего места:
– Не это является темой нашего сегодняшнего диспута! Мы собираемся обсудить вопрос, возникают ли в связи с тем фактом, что Землю можно мыслить как небесное светило, которое подчиняется законам, действующим в отношении Луны и других планет, серьезные проблемы в вопросе Веры.
Слово взял Каммершульце:
– В течение длительного времени мы верили, что Земля – это неподвижная точка во Вселенной, а Вселенная обращается вокруг Земли, как нам кажется, когда мы смотрим на звезды ночью и на Солнце – днем.
Бальтазар слушал, но слова пролетали мимо его ушей. Что было тому причиной – его раны, его ночное приключение? Он не понимал больше, где находится. Кто эти люди в черных, красных и фиолетовых одеждах, которые нападают друг на друга, обмениваясь такими торжественными речами? И вся эта огромная толпа, чего она ждет? И тогда, словно вспышка молнии, в его сознании сверкнула мысль, которая никогда раньше его не посещала: если он, Бальтазар Кобер, так часто путешествует в этих странных мирах, если он встречается с существами, с которыми никто из знакомых ему лиц никогда не встречался, то не может ли быть, что он, Бальтазар Кобер, в действительности не избранник Бога, как он всегда верил и полагал, а просто несчастный мальчик с вывихнутыми мозгами?
Что случилось этой ночью, ведь он ранен и не смог бы сесть верхом на лошадь, а тем более не смог бы за одну ночь доехать до Гейльбронна, до которого от Фрибурга трое суток пути? И возможно ли, чтобы он, Бальтазар Кобер, спустился в ад и вывел оттуда не только Иосифа Бодмера, но и еще двух студентов, а также своего дорогого отца Иоганна Сигизмунда? Не бредил ли он, и то, что виделось ему как «самоубийство и двойное преступление Бодмера, не было ли просто ужасным кошмаром?
Готфрид Буддеке захохотал:
– Хорошенькую картину реальности вы нам нарисовали, нечего сказать! То же, что и у Джордано Бруно! Вселенная бесконечна? Но в таком случае, несчастные вы мои коллеги, какое место оставляете вы для Бога? Или Бог бесконечен, а мир конечен, или мир бесконечен, а Бог конечен, и это приводит нас к выводу, что Бога не существует! Две бесконечности несовместимы!
– Извините, – возразил Эбергард Оппенгеймер. – Если Бог бесконечен, вселенная вовсе не должна быть конечной: она – неопределенна!
Объятый ужасом, Бальтазар обнимал колонну, сжимая ее, как сжимает потерпевший кораблекрушение обломок корабля, качающийся на волнах разбушевавшегося океана. Эта огромная толпа казалась ему морем, которое его уносило. Может быть, он потерял рассудок? И когда впервые пришла к нему эта беда? Значит, он бредил, когда к нему приходили отец, прекрасная Валентина, его брат-близнец Гаспар? А позже, когда он встречался с Варлетом, с пророками, с Авраамом, Ноем и другими, – так это тоже происходило с ним в бреду?